Альпийская фиалка

Но даже река в ущелье размывала сторону Киореса, потому что Горис лежал на высоком плато со своими однообразными домами, разделенными на равные квадраты, и весь город был похож на военный лагерь. Там все было так, как в Белой тюрьме города. Улицы как прямые коридоры равной ширины, дома как камеры, большие и малые, с двумя, тремя или четырьмя окнами, заделанными частой решеткой, как окна тюрьмы. На улицах тротуары были одинаковых размеров, мощенные тем же камнем. Перед домами были одинаковые деревья: ива, вишня, орех и иногда желтая акация. Каждый дом занимал площадь в четыреста квадратных саженей, в углу которой стоял дом в один или два одинаковых этажа, а остальная часть была отведена саду с теми же деревьями, что и на улице, — ива, вишня, орех, яблоня и иногда желтая акация.

Горис имел одно казенное училище — русскую школу — и одно армянское училище. Имел одну тюрьму, одну русскую церковь, одну армянскую церковь, одну бильярдную, окна которой были закрыты, потому что бесхозяйные кошки любили ночевать в этом безопасном подвале, одну гостиницу о трех комнатах, одну баню, дверь которой заржавела якобы от пара изнутри, но трава перед дверью показывала, что была другая причина. Может быть, правы были те, кто говорил, что в бассейнах бани будто видели зеленых лягушек. В городе был один часовщик, он же золотарь, который также точил кинжалы таракяминских кочевников. Был один кондитер, который заднюю часть кофейни превратил в кабак, потому что жители Бориса считали кофе напитком госпожи Оленьки, а госпожа Оленька только по воскресным дням пила кофе. Город имел один лимонадный завод, который был построен возле родника Шор. Через три года хозяин продал завод другому и сам поехал в Баку торговать готовым платьем. В городе рассказывали, что он повез с собой кругленькую сумму и будто перед отъездом он поцеловал камень родника Шор и сказал: «Спасибо тебе, родник Шор, ты дал мне мое богатство…» В этом счастливом городе ни одна труба не коптила бирюзовое небо.

Но ни завод, ни гостиница, ни даже типография «Сасун», где печатали свадебные приглашения, бланки уездного правления и разные публикации о налогах, кочевке, призыве на. военную службу, — ничто, даже Союз армянских женщин госпожи Оленьки, не составляло города, не было Борисом, ядро которого, так сказать, содержание, составляли купцы и чиновники, лавочники и знатные люди, как сказал бы Ата-апер. Они были настоящими пришельцами, и против них воевал подлинный Киорес и его цитадель — старый Шен.

Сколько бы раз река в ущелье ни размывала подлинного Киореса, а Горис, расположенный высоко, оставался нетронутым, все же не река разоряла киоресцев, а палтонаворы-пришельцы, которые постепенно вытесняли Шен со старых земель и орошаемых покосных лугов, закрывали дороги, и уже не было ни Катрини Агало, ни Паран-Паран Аванеса, чтобы противодействовать им, а остался только жалкий Гюрджи Ори — в растрепанной одежде, бедный король поденных рабочих, водоносов, вдов и сирот, которые еще оставались в цитадели Киореса, как осажденное войско, которое исчерпало весь хлеб и последнюю каплю воды, и только еще несколько солдат продолжают стрелять, заглушая своим криком вопли умирающих в крепости.

Горис победил. И хотя старый спор продолжался, но это было отчаянное сопротивление осажденных, а не война между равными. Бывало, что киоресские мальчики, купаясь в реке, сталкивались с «едоками булок», даже били их, камнями гнали их в город, но это была детская игра, как уже было игрой и то, что киоресские пьяные богомольцы с насмешкой и неистовым шумом и гамом гнали из Зеленой церкви Кизикова Исаака с семейством, керосинщика Георгия, Ефрата Ерема, братьев Авагимовых и даже Чагарига Мугрова, грудь которого была украшена медалями.

Киорес умирал, как умирал последний дуб в Хурупском ущелье… Каждый год одна ветвь засыхала, дожди обнажали землю, и из-под земли постепенно высовывались бесформенные скалы — горбатые и ужасные.

Глядя на последний дуб, никто бы не сказал, что когда-то Шхари Тахт, где стоял город, и соседние с Тахтом ущелья были покрыты густым лесом, от которого остался только один дуб в Хурупском ущелье. Также никто не сказал бы, что когда-то Киорес, его цитадель Шен со своими кварталами напоминали шумный улей и там, где одиноко журчит родник Катрини, было огромное село в пещерах, под скалами… Что мост Сал, от которого осталась только одна арка, был мостом народов, мостом караванов, и бесчисленные толпы проходили по нему, как потом проходили по царской дороге.

Постепенно пустел Киорес. Погружалась в бездну порода земледельцев. Кто умирал, не поднимая камня, который упал со стены старого дома, кто продавал последнего теленка для уплаты долга, или поступал в рабство к какому-нибудь купцу, или очертя голову уезжал — до Бухары, и еще дальше забирался рожденный в пещере киоресец. Так «пришельцы» выживали коренных жителей в чужие страны, и напрасно Гюрджи Ори грозил, что когда-нибудь они вернутся из плена и поодиночке повесят на деревьях палтона-воров.