Алракцитовое сердце. Том I (СИ)

Чародей каждый вечер знакомил великана с основами колдовской практики: тот уже умел делать все необходимое, но сам не знал, что умеет и для чего нужны такие умения. Деян не хотел слышать этих уроков, но деться было некуда – не уши же затыкать? Потому, стараясь не вникать в суть, развлекался тем, что наблюдал за великаном. Джибанд был любознателен и внимателен к деталям, но, увлекаясь, легко приходил в возбуждение и сбивался с мысли. Его огорчали упоминания о жестокости и несчастьях: он был мягок и, по-видимому, расположен ко всем без исключения людям, если те ничем не заслужили обратного, однако себя судил с какой-то недоброй строгостью, как человека «неправильного» и, следовательно, несмотря на все разъяснения чародея, негодного. Все новое влекло его. Он быстро учился, но чем больше узнавал – тем более охоч становился до знаний: насытить его любопытство было, казалось, невозможно. Обнаружилась у него и страсть к созерцанию: пока чародей спал, он мог часами наблюдать за ходом облаков или, когда началась оттепель, вслушиваться в журчание ручья.

Неожиданно для себя Деян стал подмечать между Джибандом и чародеем некоторое отдаленное сходство. Голем – про себя Деян так и не привык называть его иначе – также отличался любопытством и дотошливостью: несмотря ни на что, эти черты в нем оставались весьма заметны. Он мог подолгу распрашивать об Орыжи, об устройстве той или иной стороны орыжской жизни или о церковном учении, и делал это не только для того, чтобы не молчать: часто Деян, поначалу удивлявшийся этим расспросам, замечал в его глазах живой интерес. Довольно быстро, впрочем, угасавший – чтобы на следующий день появиться снова, а затем вновь угаснуть. Деян не мог отделаться от ощущения, что, сколько бы ни утверждал чародей обратное, мирские утраты и пережитое за краем мира изменили его глубоко и страшно, и в лесной хижине укрывается уже не тот человек, что когда-то выигрывал кровавые битвы и топтал сапогами травы далекой чужой земли. Даже неиссякаемое жизнелюбие Голема не могло полностью заживить раны его души.

После избавления от повертухи дышаться стало свободней. Снег за три дня оттепели почти стаял; установилась солнечная погода. На безымянных могилах пробивалась свежая трава.

«Ваятель полуживому при воплощении частицу души передает, – наблюдая за очередным уроком, вспомнил Деян. – Возможно ли, что когда-то в детстве Голем был похож на Джибанда сейчас?»

Сложно было представить чародея наивным и добрым малым, однако, если приглядеться, не так уж велика была пропасть между ними: Голем не был зол на весь свет и не был, в обычном значении, жесток; скорее он чуть иначе понимал доброту. А Джибанда, при всем его добродушии, лучше было не сердить: Деян помнил его полный звериной ярости рев, огласивший Орыжь, и раздавленые черепа убитых дезертиров.

– Создавая его, ты не думал о том, чтобы использовать его жизнь; может ли быть, что именно эта часть твоей души отпечаталась в нем? – Деян был настолько озадачен ходом своих мыслей, что сразу поделился ими с чародеем.

– Старина Марфус считал, что так все и было, как ты сказал, – задумчиво ответил Голем. – Что мы так поладили благодаря тому, что оба были еще детьми, открытыми и гибкими: поэтому Марфус предостерегал других от повторения моего пути. Сам я больше никогда не создавал полуживых людей, не желая ни губить их души, ни рисковать своей. Так что не могу ни подтвердить, ни опровергнуть ваше с Марфусом предположение. Но мне оно кажется довольно реалистичным.

– А я не пытался, мастер? – спросил Джибанд. – Создать. Сам.

– Нет. Не знаю, возможно ли такое. Но ты говорил, что, не познав толком самого себя, не стоит и пытаться, – сказал Голем. – Я еще подумал тогда, что ты представляешь других людей куда более совершенными, чем они являются: мало кто может сказать, что он познал себя, и почти все их них – заблуждаются.

– Интересно. А ты, мастер? – Джибанд пристально посмотрел на чародея. – Ты тоже заблуждался? Про себя?

Голем рассмеялся:

– Чаще, чем кто-нибудь другой!

Еще через день Голем, чувствоваший себя заметно лучше, сказал Джибанду, что пора привести в порядок разорванное медведем лицо. Но тот отказался:

– Не хочу. Это – мое, мастер. Я тогда сначала сделал неправильно, а потом – правильно. Помог.

– Да, но…

– Я хочу, чтобы осталось так. – Джибанд перебил чародея, чего прежде не случалось. – Так получилось, потому что я – это я. Это – мое. Пусть так будет.

Деян, слушая их перерекания, только потрясенно качал головой: чем дальше, тем более странным выглядело все происходящее.

«А ведь, пожалуй, было бы обидно повернуть назад сейчас», – подумал Деян, собирая вещи в дорогу. Ему хотелось знать, чем все закончится.

В общей сложности они провели в лесной хижине двадцать два дня.

Уходя, Деян обернулся, взглянул на неказистое укрытие с благодарностью: это были очень странные дни, но многие из них не такие уж и скверные

– Идем, – на ходу бросил чародей, не оглядываясь. – Довольно мы здесь просидели.

– Твоя правда, мастер. – Джибанд шагал рядом с ним.