Алракцитовое сердце. Том I

— Я не хотел обманывать. — Великан потупился сильнее прежнего. — Но мастер ничего мне не рассказывал. Не хотел со мной говорить, когда я спрашивал. И ты тоже. Мастер постоянно приказывал мне спать, когда вы останавливались и говорили друг с другом. А я тоже хотел знать. Куда мы идем, зачем идем. Про себя, про мастера, про тебя. Поэтому решил, что больше не буду спать, а буду смотреть и слушать.

— Понимаю, — сказал Деян. — Да, наверное, понимаю.

— Я виноват, что не помог тебе кормить огонь и ловить дичь. — Джибанд переступил с ноги на ногу: вид у него стал совсем несчастный. — Что сразу с тобой тогда не пошел. Но я боялся — мастер, если узнает, не разрешит мне больше не спать; я думал — ничего дурного не будет, если я его и тебя немножко обману. Я виноват… Надо было тебе помочь.

— Да Господь с этим: я ж не переломился. — Деян прокашлялся, скрывая замешательство. Что его дорогому мастеру этот обман мог запросто стоить жизни — великан, похоже, не понимал; и к лучшему. — Ладно, Джибанд… Всякое случается. Все живы остались, и ладно. Только больше не делай такого, хорошо? Я тоже виноват, что тебя не слушал. Но впредь обещаю слушать. Если что будет не так — говори сразу.

Великан закивал:

— Да. Конечно. Да.

Дышаться в хижене стало свободнее.

Деян принюхался — пахло пригоревшим мясом — и поискал взглядом котелок. Тот стоял чуть в стороне от очага: есть ли еще что внутри, было не разглядеть.

— Ты голоден, наверное? — Чародей заметил его взгляд и, не дожидаясь ответа, повернулся к великану. — Джеб, пожалуйста, раздуй угли и поставь котелок греться.

Джибанд засуетился, нависнув над очагом.

— Да… наверное. Поесть не помешает, — смутившись, пробормотал Деян. Голоден он был зверски, но чувствовал себя неуютно: припасов наверняка почти не осталось.

«Сходил, называется, за добычей… Ничего не достал, да еще провалялся бревном три дня… Ну, почти ничего. — Деян рассмотрел у стены кучку серых перьев: должно быть, Джибанд или чародей нашли мешок с замерзшей птицей и принесли в дом. — Хорош охотник! Курам на смех».

— Не думай, я не впервые в жизни держу в руках поварешку. — Чародей расценил его смущение по-своему. — Я же как-никак колдун: не все можно поручить подготовить слугам. Так что это съедобно: я пробовал. Хотя повар из меня никудышный, что поделать.

Судя по запаху гари, в последнем чародей не ошибался.

— Нельзя уметь все на свете… Но я ни на что такое и не намекал, ты что. — Деян зевнул, с трудом поборов искушение лечь обратно на застеленую тряпьем лавку. Картина этой неумелой заботы удивляла и смущала: сам-то он, хотя занимался лекарствами и прочим, о чародейском удобстве не думал ни мгновения. — Та сила в лесу — что это было? Она вела меня против воли и будто… высушила меня. Как кровь выпустила.

— Примерно так и есть, — кивнул Голем.

— Но что она такое?

— Убьем — узнаем наверняка. Но…

Голем, не договорив, встал, прошел нетвердой походкой к столу и вернулся обратно с ниткой костяных бус.

— Волчья пясть, барсучья, рысья, а эта, кажется, из медвежьего ребра выточена… Обычные ведьмы такие игрушки не делают. Опасные игрушки. — Голем раскрутил бусы на ладони, подбросил в воздух и поймал другой рукой. — Думаю, повертуха здесь жила. Жила, померла, но не до конца: это у них часто, тяга к жизни у них звериная…

— Стала немертвой, значит? — припомнив, спросил Деян.

Голем покачал головой:

— Не совсем. От мертвого тела она освободилась — для повертухи это невелика сложность — и шатается теперь по миру неприкаянным духом. А косолапый, которого я застрелил, супружник ее был или сынок. Повертуха опасна, но в дом ей, мертвой, без приглашения не войти; она и приближаться боится — верно, не сама померла, убили ее тут. Дух ее дурной развеять — дело несложное. Но придется пока с этим погодить. Если ошибусь, нехорошо может выйти.

— Повертуха? Супружник? — тупо переспросил Деян. Что-то внутри отторгало следовавший из слов чародея смысл.

— Вроде как человеческого племени они, повертухи, а вроде как и не совсем, — расплывчато объяснил Голем. — Среди людей рождаются, но в любую шкуру влезть могут. Хоть в медвежью, хоть в волчью, хоть в какую. Обороту ни обучиться никак нельзя, ни излечиться от него: это у них от природы. И страсть от природы огромная к плотским утехам: с человеком ли, со зверем. Но больше со зверем — редкий человек их напор долго выдержать сможет. Да и зверь, говорят, не всякий…

— Достаточно! Я понял. — Деян почувствовал, что покраснел, как помидор. — А дети их… детеныши… они тоже такие?

— Нет. — Голем покачал головой. — Чтоб повертуха человеческого младенца родила — я о таком не слышал. А звереныши обычные рождаются. И власти у нее, мертвой, над зверьем больше нет. Тут вся ее власть осталась. — Он тряхнул бусами. — Спасибо ей на том: против нее же и сгодятся.

Деян вспомнил видения, донимавшие его в полусне.

— Могло быть такое, чтоб кто-то… чтоб любовник из людей жил тут с ней, пытался от колдовства излечить, но отчаялся и сперва ее, а затем и себя порешил, застрелился?