Алракцитовое сердце. Том II (СИ)

– Не он первый, не он последний, кого страх ума лишил. У многих горьевцев-ветеранов, кто еще жив и воюет, сейчас поджилки трясутся. Прошлое рано или поздно нагоняет всех. – Капитан продолжал говорить с пьяным остервенением, и в его голосе по-прежнему не слышалась страха – лишь горечь и гнев, и, может быть, толика жалости к самому себе. – Младшего дурака оно догнало и того раньше: потому он службу сменил и обо всех новостях из третьих рук узнавал… Еще прежде, в училище поднабравшись ума, он прошлыми делами гордиться перестал, да только что с того? Сделанного не воротишь. И однажды он встретил женщину… – Голос его дрогнул. – Необычайной красоты женщину, пусть и одевалась та чудно. По дороге со службы на зимнюю квартиру случилось ему разнимать жестокую драку; двое солдат были легко ранены и один серьезно. Раненый угрожал истечь кровью, и чтобы не терять времени, дурак приказал отнести беднягу в ближайший дом, где, как шепнули ему, жила чужеземка без лекарской лицензии – но очень сведущая… Дурак увидел ее и влюбился, как… как дурак. Она без охоты принимала его, но не гнала. Счастья у них не случилось; не любовь – одно мучение. Даже жениться, как положено, дурак не смог: канцелярия без священнического одобрения, хоть бы и от жрецов-еретиков, супружество не регистрирует. Долго дурак упрашивал, но чужеземка истинного Господа не пожелала принять. Он бы сам на грех пошел – Господь милостив! – но единоверцы подруги его тоже не пожелали благословить брака, поскольку от веры и народа своего она была отлучена… Будь между ними какой-никакой законный брак, люди бы не смотрели косо; лицензию ей, может статься, удалось бы выбить, жалованье бы можно без помех пересылать; да хоть вдовья премия ей перепала бы, когда дурак голову сложит… А так – грех один да неудобства. Ни счастья между ними не случилось, ни хоть чего хорошего: но отчего-то не разошлись. Так и живут, мучат себя и друг друга, по сей день. И я там был, с дураком брагу пил… – Капитан отхлебнул из споро наполненного Цветой стакана, поморщился, утер усы. – Дрянь все-таки пойло. И сказка моя – дрянь. Не про трех братьев она: про трех дураков и трех подонков. Да, Марима?

Побледневшая девушка во все глаза смотрела на дверь, в которую всего пару часов назад вышла Харрана, и Деян с обжигающей ясностью понял, что знает, отчего той приходится так низко повязывать платок на лоб.

– IX –

– Господь Всемогущий, Ранко… – Марима-«Цвета» перевела взгляд на капитана. На глазах у нее выступили слезы, но за ними плескался страх, и вряд ли зверства прошлого были тому причины.

Не пожалеет ли утром Альбут о своей пьяной откровенности и не избавится ли от свидетелей единственным доступным и надежным способом – вот что пугало ее; и это опасение вряд ли можно было поставить ей в вину.

– Марима, глупая твоя голова, – хмыкнул капитан; ее нехитрые страхи были ему очевидны. – Нешто я зверь? Ну, положим, так, зверь я и есть; но зверь прирученный. Кормящую руку не кусаю. Разве я хоть раз тебе дурное сделал?

– Нет, – прошептала Марима. – Но это… это…

Рука ее, сжавшая стакан, задрожала. Одним глотком она допила его; надсадно закашлялась.

– Эх ты! – Капитан раздосадовано покачал головой. – Я в здравом уме, хоть и пьян. Не начнешь направо-налево болтать – бояться меня нечего… А если и начнешь – все одно нечего. Не тебе меня бояться.

– Она знает? – тихо спросил Деян, кивнув на дверь. Услышанное мало касалось его – и все же легло на душу тяжелым камнем.

– Нет, – ответил капитан и сразу же поправил сам себя, – надеюсь, нет… Но иногда… Она говорит иногда о мести, о том, как поквиталась бы с негодяями, представься ей такой случай. Когда полк еще стоял неподалеку, мне стоило немалого труда устроить так, чтобы они никогда не сталкивались с Берамом. Пришлось кое-кого подкупить, чтобы его лишали увольнительных; Берам прознал об этом: на том и кончились остатки нашей дружбы… Иногда мне кажется – она все знает. Но тогда я не сидел бы сейчас с вами. Она не может знать, нет! Я много раз сам хотел ей сказать. И раньше, и сегодня хотел… Подумал, вдруг все-таки уедет. Но не смог и рта раскрыть. – Такая неподдельная боль звучала в голосе капитана, что Деяна передернуло. – Увечных и болящих своих она любит; среди ночи пойдет, если позовут. А я ей – что я? Надоел давно, скуку скрасить – и то не гожусь. Право слово, хоть руку себе отстреливай! – Капитан засмеялся злым сухим смехом. Несколько выпивох из-за дальнего стола обернулись в его сторону; он показал им кулак. – Ну да что уж теперь. Поздно.

– Ты все это рассказываешь… Как будто прощаешься, – нетвердым голосом сказала Марима. Кровь вновь прилила к ее лицу, на пухлых щеках от выпитого горел багровый румянец.

– Как знать. – Капитан равнодушно пожал плечами. – Берам мертв. Жошаб исчез: наверняка еще раньше в землю лег. Я последний остался небо коптить. Господь когда захочет, тогда и приберет.