Алтарь без божества

Случай свел меня с Василием Федоровичем неожиданно. Как-то по дороге в Нижнюю Акимовку догнала меня бортовая машина. Поровнявшись, она остановилась. Мужчина интеллигентной внешности, в высоких валяных сапогах, сидевший рядом с шофером, открыл дверку:

– Подвезти?!

– Вот, спасибо.

И я забрался в кабину. Человеком, столь любезно поделившимся со мною местом в кабине дребезжащего от старости газика, как выяснилось при знакомстве, оказался Василий Федорович Дрыкин, заведующий Жиздринским отделом народного образования, нештатный лектор райкома партии. Василий Федорович ехал по школьным делам в колхоз имени Мичурина и заодно решил провести политинформацию по Тезисам ЦК партии «К 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина» дояркам акимовской фермы. Остаток дня я был его попутчиком.

Прежде чем отправиться к животноводам, Василий Федорович зашел в контору правления, сделал выписки из годового отчета, побеседовал с заместителем председателя. Придя на ферму, обошел скотные дворы, познакомился с доярками, поинтересовался рационом кормления животных, спросил, в каких условиях находятся телята.

– А теперь, – обратился он с улыбкой к заведующему фермой, – не попросите ли вы собраться женщин в красном уголке минут на 15, больше я их не задержу.

Доярки, познакомившиеся с Василием Федоровичем во время дойки, чувствовали себя в его обществе непринужденно, легко. Свободно чувствовал себя и гость.

– В четвертом разделе Тезисов «По ленинскому пути к коммунизму», – говорил Дрыкин, – есть слова: «Строительство коммунизма – дело всего народа, дело каждого советского человека. От его сознательности, инициативы, культуры и профессионального мастерства зависит успешное выполнение экономической программы коммунизма».

Очень приятно отметить, что вы, доярки акимовской фермы, успешно справляетесь с поставленными задачами. И я от души поздравляю передовых доярок Антонину Ивановну Романову, Варвару Васильевну Хрущеву с достижением высоких показателей и думаю, что в юбилейном году все остальные доярки успешно с ними посоревнуются.

Мягко, тепло, опираясь на местные факты, вел беседу Василий Федорович.

Потом было много вопросов, суждений, предложений. И только известие бригадира, что привезли силос, который нужно раздать коровам, прервало задушевный разговор.

Поздним вечером возвращались мы в районный центр. Дорога была плохой, усилившийся ветер подымал с полей снег и бросал его под колеса машины. Надежды пробиться через занос не было никакой. Мы долго возились с машиной. В это время я заметил, что Василию Федоровичу немало лет. И я подумал, что ему, наверно, нелегко вот так ездить по району. Легче работать где-нибудь в школе директором, заниматься воспитанием одного коллектива, а не опекать все районные школы. Василий Федорович, как бы угадывая мои мысли, сказал:

– Заведующим роно я всего несколько месяцев работаю. До этого был директором школы. Кстати, зарабатывал тогда больше, чем сейчас, хотя новая должность и хлопотней, и ответственней. Требует, что называется, юношеского задора. Может, в этом и есть ее прелесть, а?

Нас вытащил из сугроба проходивший мимо трактор. Расставаясь с Василием Федоровичем, я спросил его:

– Скажите, Василий Федорович, что руководит вами, когда, несмотря на свой возраст, несмотря на плохую погоду, вы едете с информацией в отдаленный совхоз или колхоз?

Василий Федорович пристально посмотрел на меня:

– Я бы мог, конечно, ответить, что мною движет в таких случаях чувство долга, чувство ответственности. Но это слова общие и высокие. Ими разбрасываться не следует. Скажу проще: не хочу и не могу держать знания при себе, приберегать их только для себя. Уж такой характер.

Материнские хлебы

Письмо из города было резким. Николай Сеник, перечитывая его, был озадачен.

– Эх, как разошелся, приятель!.. «Многоуважаемый Николай Григорьевич. Хоть и дожил ты до возраста солидного, но в жизни, видимо, так ничего и не понял. Это же кинокомедия: имеешь семь классов, а возишь к тракторам воду на лошадях. Я бы тебе на прииске такую работу подыскал – ахнешь!»

Вечерело. В эти часы Николай любит постоять у крылечка своей маленькой, посеревшей от дождей и ветров хаты. С матерью они отстроили ее еще в суровую военную зиму на пепелище разрушенного бомбой дома.

Трудными были послевоенные годы. Ушли из села Миша Самохвал, Сашко Лесач и другие хлопцы и писали «оттуда» романтические письма, соблазняли легким заработком, привольной жизнью…

С тоской глядела Александра Степановна на своего. Неужели уедет, оставит ее, старую и больную? И не увидит она просторной и светлой хаты, крытой железом, белой вишни под окошком, шалунишек-внучат. Сын ловил ее тревожный взгляд:

– Успокойтесь, маманя. Не уйду я от этой земли, от хлеба, которым вы меня вскормили.

О, какие хлебы пекла Александра Степановна! Округа давно уже покупала батоны и булки в магазине, а она все содержала в порядке и деревянную квашню, и жестяные формы. Лучше всяких пирогов и пышек казался Николаю испеченный матерью пшеничный каравай. Душистый, ноздреватый – ешь и есть хочется.