Альтернатива для грешников

Она лежала, отброшенная двумя выстрелами. Я не рассчитал реакцию женщины. Мне нужно было ее вытолкнуть в коридор, а самому броситься на пол. Но на это могли уйти дополнительные две секунды, а у меня не было времени. И я ошибся. Она не смогла упасть на пол сразу. Он был отвратительно грязным. Она заколебалась. И это сыграло свою роль. Два выстрела из автомата, пробив тонкую стенку купе, попали ей в грудь. В глазах еще стоял вопрос:

«Почему?»

Она умерла, наверно, сразу, не почувствовав боли. Как будто два удара, и все. Я наклонился, закрыл ей глаза. Это непередаваемое чувство, когда ты закрываешь глаза человеку, с которым еще несколько минут назад разговаривал. Твои руки еще помнят тепло ее тела, твои губы еще помнят ласки ее губ. Зачем я открыл стрельбу? Как я мог на такое решиться? Нужно было просто сдаться этим типам, а потом начать стрелять там, где было безопасно. И хотя я знал, что все это было бы нереально, я стоял над убитой и молчал.

По вагону уже бежал начальник поезда. Он осторожно заглянул в купе и, увидев меня, строго сказал:

– Мы вызвали милицию.

Я молчал. Что я мог рассказать? О том, как мы любили друг друга в этом купе, ставшем в конце концов ее могилой? О том, что познакомились сутки назад и успели за это время два раза поскандалить и два раза переспать друг с другом? На полу лежал раскрытый телефон. На экране было указано, что нам звонили. Конечно, звонили. Они вычислили нас по этому телефону, который Людмила, уходя из дома, не успела отключить. Вычислили и нашли.

Телефон был у нее в куртке, и мы могли не слышать звонков. Я поднял тело Людмилы и переложил на полку. Вот и все, что мне оставалось сделать.

– Сейчас будет станция, – строго сказал начальник поезда, все еще не решаясь войти в наше купе.

Я повернулся к нему. Достал свое удостоверение.

– Я из милиции, – сказал я ему, – объясните сотрудникам милиции, что на нас было нападение. Скажите, что они убили журналистку, а я только защищался. Если нужны будут свидетели, они могут переписать фамилии пассажиров всего вагона.

– Понимаю, – строго сказал начальник, увидевший мое удостоверение, теперь ему было значительно легче. Он даже с презрением поглядывал на убитых. Теперь он четко знал, кто хороший, а кто плохой. Если бы я ему сказал, что они из ФСБ или посланы ФСБ, а может, и МВД, он бы не поверил.

Многим людям нужно всегда четко объяснять, где белое, а где черное, где «наши», а где «чужие». В этом есть что-то от биологической сущности человека, от его инстинктов, которые учат разделять своих и чужих. Впрочем, мне в этот момент было уже все равно. После смерти Людмилы я понял, что все мои прежние чувства атрофировались. Я почувствовал, как превращаюсь в бесчувственного зомби. Слишком много крови было за сутки, слишком много убитых. И моя психика, не выдержав, отключилась.

Я нашел свою майку, надел носки. Ноги у меня были в крови. Непонятно, где я мог так порезаться? Может, перепачкался в крови людей, лежавших теперь в коридоре. Один был совсем молодым и смотрел в потолок таким недоумевающим взглядом, что я не выдержал. Вышел и закрыл ему глаза. А потом взял простыню и накрыл обоих. В вагоне были дети, ни к чему им видеть все это. Нехорошо.

Я надел рубашку, куртку, взял дорожную сумку Людмилы, высыпал из нее все вещи, сложил туда оружие, собранное у убитых. Потом полез в куртку Людмилы и забрал деньги. Да, я знаю. Я подонок и ублюдок, укравший деньги у любимой женщины. Мне нет оправдания, я свинья. И если я превратился в зомби, то почему думал об этих деньгах? Если я был такой бесчувственный, то почему полез в ее куртку? Я не должен был так поступать. Я не должен был этого делать.

Но как в таком случае я мог добраться обратно до Москвы? Как в таком случае я мог вернуться на работу? У меня не было денег. Я был зомби, но уже нацеленный на определенный результат. И я взял деньги как оружие, которое мне было нужно для достижения поставленной цели. Я не крал деньги на удовольствия. Теперь я точно знал, что должен умереть. Что не могу не умереть. Я переступил грань, отделяющую живых людей от живых мертвецов. Я убил слишком много людей, пусть даже преступников и бандитов, чтобы боги могли сохранить мне жизнь. Я обязан был умереть.

Но именно сознание близкой смерти сделало меня таким. Я взял деньги для того, чтобы вернуться домой. Я даже оставил Людмилу, не став дожидаться, пока за ней придут. Я поднял с пола телефон, отключая его питание. Взял ее сумку и, подумав немного, все-таки наклонился и поцеловал ее в губы.

Если честно признаться, я ее и не любил. Просто в последние часы нас сблизила наша общая беда, и она вдруг стала для меня самым близким человеком. А я должен был ее защитить.

– Уже подъезжаем, – сказал начальник поезда. Я дал ему один пистолет.

– Будешь стоять здесь, – строго сказал я ему, – и никого, кроме милиции, не пускай. Если полезут, начни стрелять. Скажи, тебе разрешил старший лейтенант Никита Шувалов. Ты меня понял? Старший лейтенант Никита Шувалов, – повторил я, чтобы он запомнил мое имя. Громко повторил, чтобы и остальные запомнили.