Алтунин принимает решение

В Веймаре они опустились в роскошный сводчатый склеп Гете и Шиллера. Стояли в благоговейном молчании перед красными массивными саркофагами с черными металлическими кольцами. Для Сергея то было как бы формальное, не прочувствованное благоговение: он не прочел ни одной книги этих классиков немецкой литературы и не знал, в чем их величие. Но он искренне развеселился, когда узнал, что красивый мавзолей с колоннами был построен в свое время для герцогов Тюрингии. Шиллеру после смерти места там не нашлось. Саркофаг Гете стоял у подножия лестницы. И только после того, как образовалась ГДР, восторжествовала справедливость: саркофаги ничтожных герцогов были отодвинуты в темный угол, а мавзолей стал памятником великим писателям. Вот так: хоть через сто лет, а каждый оценен по достоинству. Умей ждать!

"Надо почитать Гете и Шиллера", — решил он тогда. Но времени не было. Правда, пытался читать "Фауста", да ничего не понял. Показалось скучно. И отложил.

Но сейчас, когда он снова раскрыл "Фауста", волна необычной фантазии поэта захлестнула его. Он понял Фауста. Может быть, через того же Самарина понял, как человеку не хочется стареть и как с годами усиливается желание быть всегда молодым. Очевидно, когда Сергей сам станет стариком, он поймет Фауста еще глубже. Оказывается, литературу, искусство мы понимаем через свои переживания, главным образом через них, а не умозрительно. Мы ищем в искусстве созвучия, подтверждения нашему жизненному опыту. И чем богаче собственный опыт, тем шире, глубже наше понимание одного и того же произведения искусства, Потому-то оно и неисчерпаемо для всех поколений и всех народов.

И уже на собственном опыте, а не на опыте других Сергей понял жгучую любознательность Фауста, готового ради того, чтобы проникнуть в тайны мироздания, принять вечные адские муки. Познавать, познавать, искать прекрасное! Трагедия познания, вечная неудовлетворенность, вечный поиск и трагедия любви...

Здесь, на земле, живут мои стремленья,
Под солнцем, здесь, мои мученья...

Хорошо было тогда в Веймаре на дорожках огромного парка, пронизанного солнцем! Сергей захватил с собой кинокамеру, снимал Киру на фоне гигантских буков и лип, в загородном домике Гете возле его кожаного чемодана и черного кованого сундука, у памятника "Доброму счастью" - каменного шара на постаменте (вот, оказывается, какое оно, доброе счастье!).

Чемодан Гете... Кира с грустью посмотрела на него и сказала:

- После смерти от великого человека остается его кокон - жилище, вещички.

Сергей не стал возражать, но подумал: и от Гете и от Шиллера остался их труд. Именно по их труду, а не по жилищу и вещичкам мы судим о них.

Отснятые тогда ленты сохранились, Кира не взяла их, но Сергею было бы мучительно увидеть все снова на экране. Он не запускал проекционный аппарат.

Болезненное увлечение Алтунина поэзией не притупляло, не заглушало его внутреннюю боль. Боль оставалась. И оставалось то, что составляло словно бы стержень его жизни: он по-прежнему жил и дышал заводом. Только там Сергей Алтунин мог проявить себя в полную меру. Только там. Без заводских забот жизнь показалась бы ему совсем пустой, никчемной.

14

Появился приказ о слиянии кузнечных цехов. Алтунин обрадовался. Наконец-то!..

Теперь всем не терпелось поскорее заняться объединением. Всем, кроме Скатерщикова, который продолжал числиться начальником цеха и будет числиться им до тех пор, пока всякого рода комиссии, осуществляя так называемый правовой режим имущественных фондов двух предприятий, проведут тщательное обследование и учет их кузнечного оборудования. Потом все изношенное, устаревшее физически и морально, будет списано, все ненужное продано другим заводам. Останется только первоклассная техника. И вот тогда-то неизбежно должна произойти какая-то перемена в служебном положении Петра Скатерщикова.

Сергей наведался к нему. Тот даже не поздоровался, глядел поверх головы Алтунина. Наконец сказал:

- Ну что ж, радуйся! Твоя взяла, как всегда... А тестя угробил. И жена, говорят, от тебя все-таки сбежала.

Сергей не обиделся. Стоит ли обижаться на Петеньку?

- Ладно, Петр Федорович. Ты же знаешь: подковырками меня не проймешь.

- Знаю, сквозь твою буйволиную кожу ничто проникнуть не может: зубки крошатся.

- Я приехал договориться.

- Нам не о чем договариваться.

- Придется все же попробовать. Еще раз хочу сказать тебе: как только закончим объединение, я уйду из цеха.

Скатерщиков недоверчиво покосился на него.

- Куда ты уйдешь?

- Карзанов к себе берет. Инженером-организатором. Должностишка подходящая: деньги - навалом и почет. Соблазнился.

- Обманываешь, поди?

- Клянусь на "Основах кузнечно-штамповочного производства". Уступаю тебе свое место, а оно, брат, с перспективой!

- Какая еще перспектива?

- Юрий Михайлович подал заявление об уходе на пенсию. Скоро станешь опять начальником цеха. И какого цеха!

- Да не может быть, чтобы Юрий Михайлович подал в отставку! Оклемается. Нужно к нему в больницу съездить. Жаль старика. Я ведь его люблю.