Алые маки на серых скалах

Оказывается, Флорану побег удался. Однако до Москвы ему бежать не пришлось. Не успел он отойти от опушки леса километра три, как наткнулся на красный кавалерийский отряд и нескольких верховых в штатском. Каково было его удивление, когда среди них он увидел Дзержинского.

Флоран не обратил внимания, с какой готовностью, будто ждали его появления, все расступились перед ним и пропустили его к Феликсу Эдмундовичу.

— Кто вы и откуда бежите? — строго сдвинув брови, спросил его Дзержинский. Однако глаза «грозы революции», этого худощавого, высокого, подтянутого человека, светились дружески-тепло, с какой-то даже затаенной улыбкой.

— Я Флоран, донской боец, то есть красный боец из отряда… — дальше голос Николая осекся, он не мог назвать имя Камо, — скорее на помощь, белобандиты вешают наших товарищей, — справившись с волнением, крикнул он и протянул руку по направлению леса.

— Сядь на коня, показывай дорогу, — приказал Дзержинский и, не теряя времени, пока Флоран сядет верхом, поскакал с отрядом вперед.

Флоран и тут сразу не обратил внимания, что кавалеристы и их предводитель в проводнике не особенно нуждались. Они сами быстро нашли дорогу на ту лесную поляну.

Окружение «банды мамонтовцев» произошло так же молниеносно, без единой жертвы как с той, так и с этой стороны. Камо и его бойцов нашли связанными под разными деревьями.

— А ведь могли убить тебя наповал, а? — обняв сиявшего от радости Флорана и крепко прижав к груди, сказал Камо. Это были первые слова, когда наконец освободили его рот от кляпа и руки от веревок.

— Двум смертям, товарищ Камо, не бывать, одной не миновать, — вместо Николая ответил Аксенов, — а я, слабак, как начали вешать, сознание потерял. Так и лежал бездыханный, пока не освободили.

Он был удручен и пристыжен, говорун и шутник отряда. Товарищи, сочувствуя ему, не поддержали его подтрунивания над собой.

— Не только ты растерялся перед смертью, Роман, я тоже ахнул: «Ой, мамо», — в утешение Аксенову признался Ян Абол. При этом он, тоже виновато улыбаясь, растерянно развел руками.

Это первое боевое крещение в лесу, которое получили отрядовцы, явилось проверкой не только стойкости, мужества каждого из бойцов, но и помогло выявить слабонервных.

Обнаружился и белогвардейский шпион, затесавшийся с чужими документами в отряд. Когда его повели «на расстрел», он закричал: «Не смейте меня трогать, я свой!» — и, распоров подкладку голенища сапога, показал удостоверение на тряпке. В ЧК выяснилось, что он был прожженным деникинцем.

— Выходит, худа без добра не бывает!.. Представляете, если бы этот тип — как свой — среди нас ходил? Даже подумать страшно! — выразила общую мысль Аня Новикова.

Да, было над чем задуматься… Человек действительно большая загадка. Как трудно добраться до его сущности! Только случай или особые обстоятельства помогают увидеть душу человека в истинном свете…

6

В тот же день вечером, после ужина, Камо зачитал окончательный список бойцов Особого отряда. После проведенного испытания, которое, кстати, проходили лишь двадцать пять человек из пятидесяти, в отряде вместе с Камо осталось семнадцать человек. Остальные были откомандированы.

Камо поднимал с места каждого, как говорится, на общее обозрение, и тот коротко рассказывал о себе. Это была важная минута: ведь предстояла опасная совместная работа, и люди должны были знать, кто есть кто!

О том, что случившееся было испытанием, никто из отряда Камо на первых порах не догадывался. Спустя много лет пошли разговоры, строились догадки, нашлись и такие, кто был в числе «мамонтовцев» и инсценировал нападение. Однако в официальных документах долгие годы о проведенном испытании никаких сведений не было.

Ася оглядывала своих товарищей с нескрываемым любопытством. Они тоже не оставались в долгу…

Только Аня Новикова держалась вполне бесстрастно. Всем своим видом она как бы хотела подчеркнуть полное безразличие к происходившему. В отряде теперь оставались только две девушки: она и Ася.

Камо вызывал бойцов по алфавиту.

Первым поднялся высокий, чуть сутуловатый латыш, с синими глазами, русыми волосами и приятной застенчивой улыбкой на мужественном открытом лице.

— Абол Ян, двадцать четыре года, бывший каменщик. Был в бригаде латышских стрелков, воевал в империалистическую против немцев, потом против всяческих врагов Советской власти. Член партии с семнадцатого года.

— Ян — значит Иоан? Будешь Иваном! — с ходу дал прозвище Роман Аксенов, а теперь уже — Разин.

— Благовещенский Виктор, девятнадцать лет, член партии с восемнадцатого года, русский, — поднялся вслед за Аболом среднего роста, русоволосый и сероглазый крепыш.

— Сандро Махарадзе, двадцать три года, военный, член партии с шестнадцатого, грузин. — Сандро на удивление оказался голубоглазым, белокурым и очень похожим на Яна Абола.

— Ну и кавказец… я думал, там все черные! — опять высказался Роман. — Постой, Сандро — это Александр?

— Да, я по-русски Александр, — с явным кавказским акцентом ответил Махарадзе.

— Тогда Санькой будешь! — не унимался Роман.

— Э-х, зачем Санко. Сандро я буду, кацо, Сандро!