Алые небеса

Хоук что-то бормочет. Наверное, очередное спасибо. Я на неё не смотрю, стараюсь даже не слушать, мало ли, вдруг опять заглючит? Разворачиваю палочки. Вспоминаю, что прихватил вилку, достаю ту из пакета и зачем-то оправдываюсь: «мол, не то чтобы я не уверен в твоих способностях, просто из-за соуса тток скользкий». Всё это время сверлю взглядом исключительно собственные руки, воюющие с крышкой контейнера. Если честно, мне уже и есть-то не хочется, чувствую себя глупо. Неужели это всё из-за проснувшейся так некстати совести?

Вдруг слышу очередное женское «ауч». Теперь-то чего приключилось?!

Бросаю на девушку скользящий взгляд. Понимаю, что начисто забыл оказать пострадавшей медицинскую помощь, а сама она не догадалась этого сделать, пока ждала моего возвращения.

Досадливо вздыхаю. Отставляю контейнер. Разворачиваюсь корпусом, попутно разрывая пачку антибактериальных салфеток. Без лишней суеты беру девушку за тыльную сторону ладони, осматриваю рану, стараясь заткнуть внутренний голос неустанно талдычащий, что эти царапины моих рук дело. Прикладываю пропитанный спиртовым составом лоскут к израненной коже. Девица дёргается, шумно втягивая в себя воздух. Знаю – больно, но иначе нельзя, придётся потерпеть.

Вслух просьбу, а точнее факт, не озвучиваю. С невозмутимым видом протираю ссадины, затем наклоняюсь к узкой ладошке и дую, чтобы хоть как-то облегчить жжение. На Мэри по-прежнему не смотрю, процедура не из приятных, лучше поскорее закончить. Ещё немного. Мазь. Пластырь. Готово.

Соджу! Где соджу?! Мне нужно выпить!

Хватаю стакан со скамьи, впиваюсь в него губами и блаженно прикрываю веки, наслаждаясь катастрофически нужным сейчас вкусом.

Отпустит, скоро отпустит. Должно отпустить! Вот бы открыть глаза и оказаться на Чеджуcontentnotes0.html#note_19 в прибрежном домике подальше от людей. Понырять с маской, собрать морских ушек, наварить целую кастрюлю и, устроившись в шезлонге, поужинать. В тишине. В спокойствии. Глядя на умиротворённое море, а не это вот всё…

«Продезинфицированная» и вне опасности (пока что) Мэри приступает к трапезе, беззаботно болтая на своём английском, но я не вслушиваюсь, жду, когда алкоголь ослабит туго скрученные извилины. Голова болит настолько, что мозговой процессор вот-вот выдаст экран смерти. Я устал анализировать, подбирать слова, контролировать свои действия в отношении иностранки, хватит на сегодня. И когда мне почти удаётся словить дзен, а вместе с ним утихомирить беспокойные мысли о: «Пак-Индастриал»; родителях; ненавистном закате; ноющем колене; доставщике, чуть не сбившем девчонку; я вдруг замечаю суетливые махания руками «заблудшей».

– О боже, – вскрикивает Хоук. – Говоря, что люблю острое, я видимо не понимала, что моё острое – это совсем не то же самое, что твоё.

Смотрю на янки не в силах скрыть кривой ухмылки. По просьбе протягиваю стакан с соджу (хотя это ей вряд ли поможет), а затем откидываюсь на спинку скамьи, начиная резко поедать ттокпокки – уж мне-то «горящее жерло вулкана» не грозит.

Некоторое время мы проводим в молчании. Мэри по-прежнему пытается «потушить» пожар во рту, на сей раз при помощи корн-дога. Я доедаю соус, стараясь ни о чём не думать.

Солнце медленно, но неминуемо, катится в сторону Ачасанcontentnotes0.html#note_20. На Сеул опускаются сумерки. В какой-то момент становится так спокойно, что я забываю не только о событиях приведших меня сюда, но и про девушку, сидящую рядом. Не потому, что она неважна́, просто безумно люблю позднее время суток. Оно позволяет выдохнуть, сбавить обороты, замедлиться. Под покровом ночи многие проблемы, терзающие днём, становятся несущественными, а иногда и вовсе исчезают. Говорят: «звёзды светят тем, кто на них смотрит», но днём, даже если глядеть во все глаза, их ни за что не увидеть. Поэтому ночь имеет особое значение – она привносит в жизнь ясность и осознание.

Еда в контейнере заканчивается, а вместе с ней и тишина – Мэри нарушает её, отчего я трагически жмурюсь, ведь в следующий миг на меня сваливается такое количество вопросов, что даже группе стенографистов на обработку запроса потребовалось бы не меньше получаса.

Когда Хоук, наконец, замолкает, выдерживаю многозначительную паузу, а затем по-деловому интересуюсь: «нет ли у неё в сумочке блокнота и ручки». Американка на мгновение задумывается и даже прорывается проверить, но вылетевший из груди басовитый смешок наталкивает её на мысль, что мой вопрос с подковыркой.

– Ну а что? – показательно закатывая глаза, поясняю зачем мне письменные принадлежности. – Ты сейчас столько всего наболтала… Впору записывать.

Мэри сердито щурится, давая понять, что шутка не удалась и отвечать всё равно придётся. Досадливо выдыхаю, сдавливая переносицу пальцами. Что там первое по списку? Почему я такой придурок? Или нет, не так… почему я вёл себя, как придурок утром, и ещё с десяток вопросов о работе.

Фух… Ладно, скажу, как есть.