Алые нити прошлого

— Что вы, отче. Я почти ничего не помню после того, как отпробовала то питьё, но… Я не в обиде на Вас. Вы ведь не сделали мне ничего плохого во время осмотра, не так ли? Я ведь всё ещё жива, лишь благодаря Вашему милосердию. — В этот момент она подняла глаза — и это был самый благодарный взгляд в мире, какой только видел священник за всю свою жизнь.

Но это была фальшь. Она прекрасно разыгрывала свои роли, могла быть кем угодно, только не самой собой настоящей — и они оба знали это. У всех существ, обладавших сверхъестественными возможностями (людьми их уже нельзя было считать — такова была точка зрения священника), будь то Божественный или Дьявольский источник, у всех без исключения — не было своей личности. Они словно теряли её вместе с душой в момент, когда та переходила во владение Бога или Чёрта, взамен же получали тысячи личин и сотни выразительных психических качеств, чтобы по возможности точно «изобразить» любой тип человека или поведения. Такова была их «боевая расцветка», маскировка, благодаря которой они могли столетиями оставаться незаметными в мире людей, и подчас вести абсолютно обыденную человеческую жизнь, давая выход своей мощи лишь тогда, когда того требовала их нечеловеческая натура, не способная долгое время оставаться без «тонкой» подпитки. Отсюда святые видели свои Видения и общались с Ангелами и Господом (или так думали), а колдуны и ведьмы устраивали шабаш или насылали на целые города падёж скота и поголовный людской мор от новой неизлечимой болезни. У тех и у других была лишь одна общая особенность, способная помочь в их «опознании» — это любовь к уединению и максимальное отсутствие связей с другими людьми. Они могли быть скотоводами, лицедеями, даже особами королевских кровей, но никогда — мужем или женой, ведущими активную общественную жизнь.

«Затворничество — вот наиболее вероятный признак того, что перед вами — нечеловек, а уж пророк он или чернокнижник — Святой Инквизиции понять то по силам», — так завершался теологический доклад Мануэля в Папской Семиниарии, после которого он удостоился чести быть взятым в «Чистый Совет» — число наиболее выдающихся служителей Закона Божьего на поприще борьбы с силами ада.

— Откуда тебе известно, что я делал? — спросил Мануэль только чтобы не концентрироваться снова на её глазах.

Альберта тоненько засмеялась — словно шёлковая нить разматывалась с катушки её основного тембра.

— А откуда тебе известно, что я находилась в забытьи? — уголки её губ растянулись в улыбке, — Ты серьёзно рассчитывал, что твоё пойло способно усыпить меня? Да будь там рому на целую лошадь, ты же знаешь, со мной ничего не случилось бы. На самом деле мне было интересно — что ты собирался со мной сделать, и… Знаешь, на этой кровати нам было бы гораздо удобнее, раз уж на то пошло.

— Что ты несёшь! Не играй со мной, ведьма, я к тебе и мизинцем своим не прикоснусь, и ты знаешь это!

— Хм, а вот судя по тому, как ты дышал и с каким визгом испытывал меня — ты мог бы быть прелестным любовником. Бросьте это, отче — неужели вы не можете признаться себе в том, что всё запретное и необычное просто-напросто возбуждает Вас? Так чего же мы ждём — я и не против подвергнуться ещё одному такому «осмотру», только с условием, что вместо рома будет отличное бургундское вино, а вместо того, чтобы капать на меня серу и мёд, вы займётесь чем-то более «вдохновляющим»…

— Замолчи, ведьма!

— Но это же так очевидно, всё открыто мне в этих светлых глазах, в этих тёмных кудрях сокрыто пламя недаденной страсти…

Один вздох, и Альберта оказалась вплотную прижатой к тонкой стене, разделявшей их, вновь пытаясь привлечь внимание Мануэля к своим глазам. Тихонько дохнув на стекло, женщина улыбнулась и начертила на образовавшемся «поле» крестик, а потом провела по нему ладонью, и тут же под ней засверкали золотые, словно из солнечного света, строки древних обережных стихов.

— Ты никогда не получишь меня, тварь. — «Выплюнул» ей в лицо Мануэль и отстранился от стекла, — Слишком недооцениваешь ты и твой Создатель мой людской род. Но если тебе понравились мои предыдущие опыты, то следующие, вероятно, доставят тебе то удовольствие, какого ты тщетно ищешь от меня.

Мануэль презрительно улыбнулся.

— Если только — ты не откроешь мне свой главный секрет добровольно: какой орган в твоём теле даёт тебе столь удивительные возможности, когда ты продаёшь душу Ему. Скажу сразу — мне известно, что истории о ваших хвостах — миф.

— О, бедный человечишко хочет узнать, откуда мы можем выполнять всякие фокусы? — она театрально вздохнула, покачав головой, а потом улыбка на её лице исчезла и уже совершенно серьёзным тоном она ответила: