Алые нити прошлого

— Молчание — удел всех грешных душ, признавших свою гнилостность, — нараспев произнёс Мануэль. Он начинал испытывать лёгкое нетерпение, вместе с тем его кольнуло тревожное чувство.

— Альберта!? — позвал он в третий раз громче, чем обычно. Ещё чуть-чуть, и его голос сорвётся на непозволительный крик. Не хотелось бы.

Священник опустил взгляд на свои руки — невольно, он изо всех сил сжал деревянный крестик, подвешенный среди бусин, и теперь ярко-алое пятно той же крестообразной формы отчётливо выделялось на его левой ладони.

«Дурной знак», — подумал Мануэль, как в ту же секунду занавес балдахина был резко отдёрнут.

Чёрные, цвета антрацита глаза были бесподобны — в центре их, невидимый, но сверкающий словно синяя звёздочка, сиял зрачок. Глаза полностью овладевали душой священника, заставляя его подходить всё ближе к стеклу, и потом разве что не вжиматься в него от страстного желания попасть внутрь, к ней. Влечение уже практически поглотило его, когда ногти левой руки Мануэля случайно задели ранку от креста. В ту же секунду его сознание раскололось надвое, разбитое жгучей молнией, и вот — он уже вновь принадлежит себе, но вторая его часть вожделеет ту, что по другую сторону от Бога. Однако Мануэль ещё сильнее сжал крест, заставляя того вновь вонзаться в плоть — и эта буйная часть начала затихать — сначала голос её вопил у него в голове, но постепенно, под действием боли, начал гаснуть, пока не исчез вовсе. Всё это произошло за какие-то доли мгновения, и ведьма, поняв, что внезапно потеряла над священником власть, досадно фыркнула и медленно, с явной неохотой сползла с постели.

Она действительно была прекрасна, и Мануэль тяжело вздохнул, отводя взгляд: что ж, она отомстила ему за содеянное ранее, но впредь надо быть внимательнее — стекло удерживает всякую силу, кроме эмоций, а ведь именно в них колдовство и черпает свой потенциал. Навредить ему Альберта не могла, а вот свести с ума — вполне, и дело было даже не в силе, как догадывался инквизитор, но в элементарной женской очаровательности.

Неспешно передвигаясь, молодая женщина подошла к столу. На нём стояло несколько блюд с холодной вяленой ветчиной с ягодами оливы и ваза с фруктами. Кончиками пальцев она ухватила тончайший ломтик мяса, и медленно развернувшись лицом к Мануэлю, начала демонстративно его есть, плавно отрывая от него кусок за куском своими белоснежными зубами, при этом неотрывно глядя на мужчину за стеклом. Все её движения были чрезвычайно плавными и изящными, и носили явно недвусмысленный характер. Мануэль, признаться, был удивлён подобным её поведением, ведь при первой встрече — в деревне, куда он приехал для «выяснения обстоятельств» она производила впечатление скромной и весьма целомудренной девушки, живущей на окраине поселения в старой лачуге и презираемой местными жителями за свою красоту и замкнутый образ жизни.

Закончив с ветчиной, она также легко подцепила оливку кончиками ногтей и плавно положила её в свой алый чувственный рот, надув щёчки и закатив глаза, как будто обсасывание ягоды доставляло ей неземное наслаждение. Мануэля же охватил приступ тошноты — эта дьявольская шлюха пыталась совратить его! Мерзкое отродье возомнило, что он настолько слаб душой, что с радостью кинется в объятия собственной смерти?!! Всякое бывшее в нём чувство уважения и даже жалости к этому существу мгновенно сменилось религиозной ненавистью и отвращением — как он мог считать, что причиняет ей страдания?! Да он будет мучить её — мучить, и получать от этого своё, заслуженное удовольствие! Все эти мысли окончательно помогли священнику справиться с минутным помутнением рассудка, и снова наполнили его деятельной энергией учёного.

— Я вижу, твой аппетит можно расценить как полное восстановление сил? Ты уже лучше себя чувствуешь, верно? Голос Мануэля был спокоен и холоден как сталь.

— Диего. — Ресницы её затрепетали, и она смущённо опустила глаза, — Я так счастлива, что вы пришли — я и не рассчитывала более увидеть Вас лично, поэтому, когда вы вошли сюда… Я потеряла контроль над своими чувствами, извините. — Её голос был так приятно низок, но в то же время так печально глубок, что у любого смертного от одной ноты его защемило бы сердце. У любого — кроме Мануэля.

— Я просил называть меня «Отец Мануэль», Альберта. Рад, что ты восстановилась, я переживал, что отвар был несколько более крепок, чем мной задумывалось. Возможно, не рассчитал с пропорциями… — в этот миг священник чуть повернул голову, теряя собеседницу из фокуса, однако боковым своим зрением он отметил, как та метнула на него просто нечеловечески злобный и разъярённый взгляд. Когда же он резко повернул голову обратно, делая вид, что рассматривает что-то в дальнем конце комнаты, глаза девушки были вновь обращены долу.