Алые росы

Пели все, даже ребятня приутихла и пела, сняв шапки, как раньше снимали их на молебнах. Кто не знал слов, тот пытался тянуть мотив. Кто не знал мотива, — а таких большинство, — тоже пел, потому что нельзя не петь, когда песня — клятва, когда этой клятвой начинается первый день новой жизни.

Кончили петь. Вавила по-хозяйски, ревниво оглядел невысокий копер, провисший канат, лошаденок, впряженных в водило подъема. Смотрел по-новому, теперь до всего есть дело.

«Надо будет канат проверить, — подумал он. — Изношен, может и оборваться. — Оглядел крепь и решил, что тонка. — Надо сейчас же сказать, чтоб привезли крепь потолще, попрочнее. Денег нет. Промывалку надо пускать. Это значит канаву копать для воды… Строить тепляк…»

Не успел до конца додумать, как ставить тепляк для зимней промывки, от шахты раздался испуганный крик:

— Вавила-а, сюда-a! Насос не качат! Шахту вода затопляет…

— Не может быть!

Прежде всего — забежал в кочегарку. Пузатый зеленый^ локомобиль дышал жаром. Спросил кочегара:

— Как у тебя тут? Шахту топит!

— Давление ладное, не должно бы топить, — забрав молоток и гаечные ключи, кочегар выбежал с Вавилой за дверь. Вентиль крутнул. — И тут все в порядке. Вишь, как валит из трубы отработанный пар. Значит, донка работает в полную силу. Вечно они там орут: топит, топит, а спустишься — все как надо. Даже лезть неохота.

— Все же пойдем…

— Пойдем. Только теперь, Вавила, власть наша и надо таких, что орут без толку, малость прижать, а то чуть што — кочегар виноват. Обидно. Ей-ей.

Бадейный подъем не работал, и в шахту спускались по деревянным обледенелым шпилькам, вбитым в крепь. Сразу же — духота, запах гниющего леса, тяжелый туман и сквозь него, потухающим крохотным угольком, виден огонек жировушки. До дна шахты десяток аршин, а лезешь по скользким шпилькам — и кажется шахта без дна.

— Кочегара скорее, — кричали снизу.

— Идем, — ответил Вавила.

— Сторожись, тут вода по колено. Вставай на бревно.

Бревно осклизлое. Вавила оступился, сорвался, и вода полилась в голенища сапог. «Вот и крещенье», — подумал Вавила.

— А ну, ребята, подвинься малость.

Это сказал кочегар. Примостившись на бревне, он присел на корточки и пощупал насос.

.— Горяч… Пар идет. Вентиль открыт до предела.

Глаза привыкли к темноте и огоньки жировушек уже не казались тусклыми красными точками. Они вырывали из темноты обледеневшую крепь ствола, воду на дне. На бревнах, перекинутых через водосборник, уснувшим барсом лежал черный насос, и возле него сидели на корточках приискатели в замазанных глиной ватнушках, с кайлами и лопатами на коленях.

Вбирая воду, обычно насос громко чвакал. Блестящие штоки поршней порывисто двигались. Сейчас насос недвижим и нем.

— Чертовщина какая-то, — завздыхал кочегар.

— Тише ты… не накличь беды Не зови его. Услышит не то, завозится, гору тряхнет — тогда никакая крепь не удержит породу.

Кочегар смутился и, чтоб скрыть оплошку, заворчал на сидевших рядом рабочих:

— Топит… топит… Набралось в колено воды и орать. Прокладку сменю и работай за милую душу. Вавила, гони их в забой.

Уверенный тон кочегара Вавиле понравился. Дельный, кажется, парень. И верно, зачем зря страх нагонять.

— Ребята, не мешайте тут кочегару. Идите в забои, — крикнул вверх — Дядя Жура, а дядя Жура, я тут задержусь ненадолго.

— Вечно вот так, баламутят народ, — пробурчал кочегар. — и, перекрыв пусковой вентиль, начал отвертывать гайки на крышке насоса.

Забойщики разошлись по забоям. Сверху, по шпилькам спускались новые рабочие. Они обязательно останавливались у застывшего насоса, справлялись, что с ним такое, как справляются о здоровье близкого человека, и, успокоившись, ныряли в темь низкого штрека.

— Начинайте работать, товарищи, я скоро приду вас проведать, — говорил Вавила им вслед и, проводив последнего. присел рядом с кочегаром.

— Дай-ка мне запасной ключ. Помогу. Слесарил когда-то.

— Крути тогда гайку вон с энтой крышки. Понимашь ты. неладно выходит: кочегаров, как собак, ненавидят. Как неполадки какие в шахте, так управитель на нас кивает: кочегары, мол, виноваты. Мы и за отлив, и за подъем отвечаем. Ходишь-ходишь к управителю, просишь досок, чтоб барабан починить, а он даже и слушать не хочет. А как подъем встанет и у забойщиков простой, так кочегар виноват. В праздник напьются и орут: бей кочегаров. Надо б по самой первости такое изжить.

— Изживем.

— Отвинтил? Снимай крышку. Там, видно, прокладку прорвало. Пар напрямую идет. Починим, Вавила, не бойся. — Снял крышку и удивился: — Скажи ты, прокладка цела. Что ж приключилось такое?

Склонясь над насосом, кочегар ощупал золотники, внутреннюю поверхность цилиндров. На лице его появилось выражение недоумения.

— Посвети-ка получше. — Тихо присвистнул. — Золотники… разбиты кувалдой! Ах, фефела я, ах, простофиля! Управитель с конторщиком ночью в шахту спускались. Их рук это дело.

«Вот тебе и праздник труда, — думал Вавила. — В других местах честь по чести, а на нашем прииске я проморгал. На всю Россию один такой бестолковый…»