Алые росы

— Эй, Вавила, погодь! — окликнул дядя Жура. — Я нынче всю ночь продумал, как это будет сегодня?

Что-то новое в облике Журы. Вроде выше он стал, распрямилась спина. Голову поднял. Ба! На нем новые суконные брюки, те самые, что он надевал только на праздник.

— Работну я сегодня, как в парнях не робил. — и еще распрямился, еще выше стал. — Вавила, золотой ты мой человек, для меня сегодняшний день… вроде раньше вовсе и не жил. Жалко, старуха с сыном не дожили. Впервые в жизни на себя иду работать! Смотри, а в конторских окнах темно. А нут-ко идем, зададим управителю перцу!

Ступеньки крыльца припорошены снегом и не видно свежих следов.

— Спит еще. Безобразие какое! — Вавила взбежал — на крыльцо и толкнул в дверь, но она оказалась не заперта. За ней — золото, деньги и вдруг все открыто…

— Видать, нализался вечор, — успокоил Жура. — Идем.

Вавила нарочно громко хлопнул дверью. Ждал, что сорвется с постели управляющий, закричит их караульный приискатель. Может статься, управляющий даже выстрелит с перепугу. Нет, тихо в конторе. Дядя Жура позвал негромко:

— Ге, ге, утро уже. Рабочие ждут! Кто на дежурстве? Тарас?

Тишина. Стук часов раздается, как чьи-то шаги.

Дядя Жура полез в карман за кресалом.

— Огонь надо вздуть.

— У меня спичка есть. — Сняв шапку, Вавила пошарил в подкладке и вытащил серную спичку.

— Зажигай скорей, — зашипел дядя Жура. — У меня жировушка шахтовая с собой и сала набито на целый день. Эй, Тарас! Отзовись.

Затеплилась жировушка и Вавила увидел груду страниц из конторских книг на полу, а в углу — черный зёв пустого сейфа. А рядом, в глубоком рабочем кресле, уронив голову на плечо, мирно сопел Тарас.

Жура осматривал пустой сейф, а Вавила тряс за плечо Тараса.

— Эй, проснись, наконец… Что случилось?

Тарас, не открывая глаз, сбросил руку Вавилы и провел рукой по лицу, как паутину снял.

— Сказал, пить больше не стану и баста… За Ленина выпил… За Вавилу не погнушался… За это самое… за слободу… и будя. Я часовой. Мне нельзя пить.

— Э, черт, — выругался Вавила и, оставив Тараса, кинулся в комнату управляющего. У порога сиротливо стояли шлепанцы синего бархата. Постель не смята. Железный ящик для золота тоже открыт и пуст.

Сбежал управляющий!

Снег запорошил следы на крыльце. Значит, сбежал еще вечером на лучшей гусевке и теперь его не догнать. Он увез с собой золото, деньги и планы горных выработок, без которых трудно вести работы…

Тарас уже протрезвел и, стоя за спиной Вавилы, с ужасом и стыдом оглядывал комнату управляющего.

— Только три раза… П-по самой малюсенькой… 3-за Ленина… За слободу… Ах, сволочь я, сволочь.

Солнце чуть поднялось над горами и празднично осветило долину.

2.

Прослышав про бегство управляющего, к шахте пришли все, кто мог: и рабочие второй смены, и их семьи. Ребятишки не шумят, не бегают взапуски, как всегда, а настороженно стоят на сугробах.

Замерло все. Даже пихты, казалось, притихли, даже окрестные горы. Только труба кочегарки дымит как обычно.

Увидев Журу с Вавилой, народ пошел к ним навстречу.

— Кто же платить-то нам станет?

— Робить где будем?

— Харчи где станем брать?

— Как же теперь без хозяина?..

…На приисках Ваницкого золото мыли лишь летом, а зимой вскрывали торфа — пустую породу, лежавшую над песками. Это на открытых работах. На шахтах добывали золотоносные пески и таборили их в кучи, готовя для летней промывки. Ваницкий мог ждать весны — у него были деньги, — а после бегства управляющего на прииске не осталось ни копейки.

— Тише, товарищи, — поднял руку Вавила. И когда вокруг стало тихо, дядя Жура снял шапку и поклонился. Издавна повелось, что с народом говорят, обнажая голову, и начинают с поклона.

— Робята! Товарищи! Как платить, как с харчами быть — это решит комитет. А покамест, робята, робить нам надо, хоть какую копейку добыть. И мерекаю я, значит, управителем выбрать Вавилу. Лучше нам мужика не найти.

Тишина. Лушка стояла, прижавшись спиной к копру, смотрела с тревогой то на Вавилу — справится? Нет? — то на народ: доверят Вавиле?

Егор из середины толпы смотрел Вавиле прямо в глаза и шептал, крутя пальцами перед самым лицом. Видно, примерял Вавилу к должности управляющего, разбирал каждую его черточку и лицо постепенно теплело. И у людей теплели лица.

— Некому боле, — выдохнул, наконец, Егор.

И народ поддержал:

— Конечно, Вавилу…

— Решили!

— Спасибо, товарищи, — Вавила тоже снял шапку и поклонился народу. — Сейчас соберем комитет и решим, как работать. Не расходитесь. Минут через десять сделаем первую раскомандировку на свободную нашу работу. Ур-ра, товарищи!

— Ур-ра-ра-а!

Лушка сорвала с головы полушалок и, взмахнув им, запела:

Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног…

Лушка славила новую жизнь. Ее голос был еле слышен. Но вот несколько мужских голосов поддержали ее, вступили рядом стоявшие товарки, и свободная песнь, как клятва, зазвучала у шахты.