Алые росы

Вавила достал лист бумаги. Сел. Положил на колени кусок доски и, мусоля огрызок карандаша, начал писать: «Первое заседание совета рабочих прииска Богом-дарованного…»

Написал и задрожала рука. Вспомнился дядя Архип на снегу, залитая кровью Дворцовая площадь в Петрограде. Вспомнился старый Богданыч — рабочий из Красноярска, шедший на расстрел с песней о Красном знамени. Не дожил Михей. Сколько товарищей отдали жизнь, сгнили на каторге за то, чтобы оставшиеся в живых могли написать эти слова: «Совет депутатов». «Народный совет».

Лушка, выбрав минуту, когда умолкли вокруг, тронула локоть Вавилы:

— Перво-наперво надо узнать, сколько прииск золота намывает.

Егор одобрительно взглянул на Лушку: «Башковитая баба», — и поддержал:

— Правильно. Это первой строкой, Вавила.

В кочегарке народу — ухо не почесать. Возле топки, вокруг зеленого котла локомобиля, расселись депутаты и контролеры. Остальные стояли за стенами, по колено в снегу. Оттуда подавали советы, и трудно понять, где депутаты, где их товарищи приискатели.

— Вавила, робята… запишите, пошто это бонами платят? Ихние боны уличны девки уже не берут.

— А ты по девкам не шибко, когда баба дома. Эй, Парасковья, слыхала, как твой мужик пробивается?

— Вот я ему, супостату… А про боны-то запиши… Ей-ей, их никто не берет.

Спор из кочегарки перекинулся на улицу, долетел до конторы. Управляющий отпрянул от окна и, крестясь правой рукой, левой ощупывал в кармане пистолет.

— Беспорядки-с, — посочувствовал счетовод. — Если такое-с продлится неделю-с, Аркадий Илларионович за убытки головы оторвет-с.

— М-мда-с…

7.

Зимние тропки узки, и в контору депутаты и контролеры шли длинной черной цепочкой.

Лушка смотрела на пихты, тонувшие в сумраке вечера, на тусклый огонь в окошке конторы, на надшахтный копер, темневший на фоне серого снега. Все показалось ей особенным, новым.

«Петь не таясь? Жить не таясь? Неужели такое бывает?» Не будь дочери на руках, пустилась бы в пляс, как на свадьбе с перестуком подборов, с криками: эх-ма.

За Лушкой шли Аграфена, дядя Жура. Егору казалось, что весь необъятный мир идет сегодня за ним по дороге. Все по плечу сегодня, даже самое невозможное.

С пением, солеными прибаутками ввалились в контору, куда еще утром входили с опаской. На ближнем столе тускло светила керосиновая лампа с привернутым фитилем. Конторщик и управляющий стояли, полуприкрытые шкафом.

— Не подходите… не подходите, — повторял управляющий.

За спиной он держал револьвер. Из коридора напирали люди, Оттуда слышались песни и крики.

— Гражданин управляющий, — Вавила старался сказать как можно успокоительней, — мы пришли с миром. Мы совет депутатов рабочих и рабочие контролеры.

Чуть давя на курок револьвера, управляющий отступил в угол.

— Очень рад, очень рад. Чем могу вам служить?

Лушка отлично знала, что за этим обычно следовал удар кулаком по столу и крик: «В-вон… пся крев». И сейчас управляющий сжал кулак, но не ударил по столу, а, опершись о столешницу, повторял, задыхаясь от зло-бы: «Очень рад… очень рад…»

— Гражданин управляющий, Богомдарованный остается пока у Ваницкого, а вы остаетесь его управляющим. Работайте как работали, но мы будем проводить свой рабочий контроль. Делайте раскомандировку, намечайте забои к отработке, но согласуйте распоряжения с нами.

— О, матка боска!..

— Съемку золота делать только при нас.

Управляющий дернулся.

— Хозяин голову с меня снимет.

— Нанимать и увольнять рабочих будете только с нашего разрешения.

Хотелось крикнуть привычное «во-он», да рот будто кашей забит. Внезапно его осенило.

— Прииск убыточен, господа приискатели. В последнее время золото всюду пропало.

Прихотливо золото. То его как насыпано в шахте, где ни копнешься — везде оно есть. Тысячи тачек, породы за смену — и у конторы зальется звоном колокол, извещая о новой пудовой съемке. Радуйся, приискатель, хозяйскому счастью! Конкуренты, страшитесь!

День за днем звонит колокол на вечерней заре, и вдруг золото «обрезает». Закрывается прииск. Бурьяном зарастают дорожки, ступени землянок.

Сжимается сердце у приискателей. Он, прииск, убил Михея, отнял силы у Егора, Федора, Аграфены и сотен других. Сгинул Иван Иванович. Час назад прииск сжечь хотели, а повисла над ним угроза и жаль его, прииск. Жаль, как живого. Как друга. В нем ведь частица себя самого.

И прииск теперь не хозяйский, а свой!

В коридоре сразу же стало тревожно тихо. Управляющий достал из кармана охотничьей куртки портсигар карельской березы. На крышке начеканены золотые тачка, бутара, лопата, кайло. Каждая с ноготь, но сделаны так, что дощечки видны на бутаре. Подарок Ваницкого. Прикурив папиросу, с наслаждением затянулся ароматным дымком.

— Так-с, гражданин председатель комиссии, долгов у нас — счесть не могу… А золота нет, — развел руками. — Цены растут, налоги растут. Если вы, новые хозяева, хотите видеть Россию могучей, сильной, а не подсобным огородом Европы, добейтесь коренного перелома в отношении государства к промышленности. — Говорил тихо, медленно — Поймет ли Россию новая власть? Услышит ли вопли России?

Вавила поспешил успокоить:

— Поймет и услышит.