Алые росы

— Чудесная сказка, кроме совершенно несущественной мелочи — сливочное масло в ту пору было не известно, а в прованское масло не макали тот хлеб, что брали в дорогу, и ваша древняя мудрость, наверное, моложе вас. Итак, вы хотели проверить меня и с царственной высоты крикнуть: с чем, Евгения? Я помню наш спор и отвечу вам сразу: с дружбой, с лаской, мой царь!

— Точнее, пожалуйста. Я не все понял.

— А еще вопрошал! Вы сказали позавчера, что сейчас наступает золотой век российского капитала, я ответила, что приближается катастрофа. Как избежать катастрофы? Построить шеренги солдат и — пли, сказали вы. Но, во-первых, где возьмете верных солдат, во-вторых, лаской вернее, отвечу я вам.

— Выслушай совет женщины и поступи наоборот, — говорится в Коране.

— Вы уверяете, я не женщина, а рыжий дьявол.

— Все же я что-то не все понимаю.

— С чем несешь, мальчик, хлеб? — расхохоталась Евгения.

7.

…Ксюша любила стирать белье в летнее время. Наложит его в шайку, сколько есть сил поднять, взвалит ее на плечо и идет на речку Выдриху.

В Камышовке Ксюша ходила с бельем на озеро. Выбирала для стирки день ведреный, когда солнышко материнской рукой гладит по волосам.

Берег у озера отлогий и травянистый. Птицы щебечут в кустах. К стиральным мосткам проложена тропка, но приятней идти по траве. Кажется, будто к ногам ластится мягкий, теплый, пушистый кот.,

Слушаешь ласковый голос озера и начинает казаться, что всех на свете родней оно. Ксюша обращалась к нему, как к живому. Поверяла думы, горести, радости. Не вслух говорила, конечно, а про себя, а озеро отвечало плеском волны.

Каждое утро по озеру плавают утки. Небоязливые, как домашние. И живет семья лебедей. Словно бы в танце, проплывали они, изгибая длинную шею, и скрывались за камышами.

Порой бывало на озере шумно. Соберется несколько баб — и ну хлестать вальками, а больше того — языками. Косточки всем перемоют. А то начнут смаковать такие историйки, будто все самое сокровенное, все избы, банешки и сараюшки распахнуты перед ними и ночью и днем.

Тьфу!

Ксюша выбирала время, когда баб на озере мало. Подходила к мосткам и не лезла на них, как большинство: на коленях или на кукорках стирка не удовольствие, — а, подоткнув подол сарафана, забредала в озеро повыше колен полоскалась в свое удовольствие. Вода теплая, запашистая. Прошло то время, когда Ксюша брезгала запахом озерной воды. Пообвыкла, и кажется ей, что вода озерная пахнет свежестью. Наберет ее в горсть, поднесет к лицу, вдохнет в себя эту свежесть и засмеется.

— Все-таки жить хорошо!

Сегодня Сысой не выходил из ума. Встревожил душу — места себе не найти. Бывает, плеснется рыба у берега и уйдет вглубь, а муть еще долго ходит клубами.

Вспомнился прииск, недалекое прошлое. Взглянула украдкой на колечко с бирюзой и краешком глаза увидела: стоит на берегу у мостков Сысой! Не раздумывая, не целясь, швырнула в него вальком. Сысой успел увернуться, и валек пролетел возле уха.

— Сдурела. Так и убить недолго.

— Надо б, да не сумела.

Берег пустынный. «Сбежать? Много чести ему». Крикнула:

— Вертайся, откуда пришел.

Ждала, что Сысой схватит валек и запустит в нее, но он прошел на мостки, протянул ей валек и присел на корточки.

— Хочу с тобой потолковать как человек с человеком. Да перестань ты хлопать вальком, все лицо мне забрызгала… Сбежала — и ладно. Я перестал серчать. — Сколько стоило Сысою такое признание. — У Лукича ты прислугой, а на пасеке будешь хозяйкой, там горы вокруг. Тайга. Скоро ягода будет — ешь не хочу. А меду-то, меду. Савва добрый… С ним тебе будет не скучно. Не любишь меня сейчас — полюбишь потом. Стерпится-слюбится, как говорят.

Кержацкое подсознание Ксюши, то самое, что вошло в ее душу в детские годы безропотным преклонением колен перед иконами, распеванием непонятных молитв, заклиненное подзатыльниками и вожжами Устина, — оно согласилось: да, прав Сысой, стерпится-слюбится. И разве девки выбирают себе жениха по любви?

И Сысой совсем другой стал. На лице не злоба, не самодовольство, а растерянность и даже мольба. Ксюша и пасеку Саввы увидела. И тайгу. И колечко на пальце — подарок Вани. И Сысоя с просящей улыбкой. И судьбу свою горькую. Все увидела. Распрямилась. На вспыхнувшем огне ненависти и протеста истлела кержачья покорность. Новый Сысой, пожалуй, еще противней.

— Ты кого клянчишь? Кого ноешь, как пес бездомный. Уходи, проклятущий, и больше на глаза не кажись, не то последнюю твою зенку выколю.

— Да ты не злобись. Я почестнее других, что девкам в любви до гроба клянутся, а попала на зуб, так сразу и выплюнут. Я девкам не вру про любовь до гроба, хоть душу их не тревожу. А как же иначе жить, Ксюша? Хотела одна собака в рай непременно попасть и решила мяса не есть. Только сено… Ну, сдохла, конешно, и выкинули собаку на свалку. А что касается того света… гм… в священном писании про рай одно только сказано: крепко светел, мол, яблок там много и каждому дают по семьсот райских девок на брата, и все девки ждут не дождутся мужицкой ласки. Ха-ха. Да на райских-то девок я не очень надеюсь. Лучше уж на земле…