Алые росы

Ораторша овладела чувствами своих слушателей. Люди согласно кивали и даже повторяли ее слова. Даже Вавила — он часто потом вспоминал про эту минуту — вновь подпал под влияние проникновенной речи ораторши. Только святые слова можно провозглашать с такими ясными глазами, с такой страстностью. Дай сейчас ему в руки винтовку, покажи ему немцев, и он, Вавила, проклинавший войну, кинулся бы в атаку.

«Наваждение»… — усилием воли он освободился от чар рыжеволосой ораторши. Устыдил себя: «Большевик». Заставил себя вслушаться в смысл речи Грюн и удивился: она плела примитивную чепуху, но с таким колдовским артистизмом, что завораживала слушателей. Оглянулся Вавила. Вон однорукий солдат, недавно хмурый, с болезненно искривленными губами, улыбается Грюн приветливо, одобряюще и кивает: да, да, мол, война до победы! А как же иначе?

Вон высокий, сухощавый мужик без шапчонки, в залатанной посконной рубахе, недавно кричавший, что голодает народ без земли, сейчас, слушая уверения Грюн, что с разделом земли надо ждать, кивает и повторяет вполголоса: «Подождем. Как же иначе, раз надо».

«Чертова соловьиха, — ругнулся Вавила. — Как бороться с тобой? Такой не подкинешь вопросик. Она так отбреет, что присохнет язык».

— Сестры-крестьянки, — обращение к женщинам было особенно задушевным, — большевики женщин общими делают. Это ужас: сопливый, безносый, а захотел — бери бабу, какая понравится. Об этом в селе Бугры монашенка выкликала, она сама видела: у большевистских женщин уроды родятся. С хвостами.

— Господи боже! — прошло по толпе.

Грюн кончила говорить. Держась за перила, раскрасневшаяся, уставшая, она слушала одобрительный рокот толпы. После нее говорил Яким Лесовик.

— Я не политик, дорогие мои. Я только поэт! «Звонкая песня сибирских полей», как зовут меня истинно русские люди. Я против всех партий. Я русский — и только.

Вавила недоумевал, слушая Лесовика. Он тоже говорил красиво, завладел вниманием слушателей. Но куда он гнет, отрицая все партии?

— Но разве допустимо скрыть от вас, сестры мои, братья мои, отцы, матери, деды, великую истину, что открывает нам с вами вечное счастье здесь, на земле?

Крушат неправды тьму эсеры,
Они несут, святая Русь,
Свободу, братство новой эры,
Так голосуй за них, эсеров,
За слуг твоих, святая Русь!

Так поклянемся, братья и сестры мои, именем господа нашего Иисуса Христа, что будем везде и всегда голосовать за эсеров. Только за них. Поднимем руки. Крестимся. Повторяем, клянусь именем господа бога…

Люди молились. Клялись.

«Попробуй тут выступи», — думал Вавила.

И все-таки выступил. Бросил в народ:

— Товарищи!

Взбудоражило, приковало внимание непривычное слово. Вавиле это и надо. Возвысив голос, рубя рукой воздух, он продолжал:

— Тут есть крестьяне, что недавно вернулись с фронта. Вон стоит без руки товарищ. Вон, рядом, на костылях. Давайте попросим их рассказать, какая она, война, и для чего. Может, господам ораторам самим охота покормить вшей на фронте?

Свист раздался. Крики: «Долой!» А Вавила продолжал:

— Тут господа ораторы убеждали не трогать земли. Так что ж, товарищи, при царе терпели, животы с голоду пучило и опять терпеть?

— Долой его! Вон, — кричали Грюн, Яким и с ними старости и мужики побогаче.

Но Вавила уже на трибуне. Сжимая в руках солдатскую фуражку без козырька, рассказывает крестьянам:

— При царе воевали и сейчас воевать? При царе кулацкие земли не тронь — и сегодня не тронь! Да что там земля. В начале лета несколько мужиков на поповском озере бредень забросили и поймали полмешка карасей, так из-за этих рыбешок полмесяца по деревням таскали их с ребятишками, мучили церковным покаянием, а потом на год каждого посадили в тюрьму. При царе полиция березовой кашей кормила и сейчас кормит. Ленин правильно говорит: власть захватили министры-капиталисты и душат народ. Вон стоит заготовительная контора господина Ваницкого. Меня самого на его прииске в шахте давило. Вы у него рубль весной взяли, а осенью рубль двадцать копеек отдай. Да не деньгами, а зерном. Да не по той цене, что сегодня на рынке, по той, что сами они установят.

— Какой там рупь двадцать! С меня два содрали, — пронзительно крикнула крестьянка в линялом сарафане.

— Душегуб Ваницкий, — заревела толпа.

Вавила воспрянул духом и крикнул сколько было сил:

— Правильно, кровопиец Ваницкий. А ораторы от вас утаили, что Ваницкий эсер. Да еще не простой, а чуть ли не самый главный по всей губернии.

— У-у, — загудела толпа.

— Товарищи! — больше Вавила не рисковал говорить свое. Красивее Грюн и Якима не скажешь, а в смысле толковости… Он специально на память выучил ленинскую статью и стал говорить ее…

До поздней ночи длился митинг.

«Долой эсеров, — кричали фронтовики. — Долой войну. Землю делить!»