Алые росы

И друзья находились. Даже порой не там, где их ждали. Так было в то звонкое, яркое утра. Звонкое не стрекотанием кузнечиков и гомоном птиц, а своей удивительной тишиной и прохладой, расцвеченной только что вставшим солнцем, когда даже хруст ветки, даже звуки собственных шагов превращаются в песню. Когда идешь по дороге среди зарослей лапчатолистой калины, любуешься тонкой дрожащей пряжей золотистых солнечных лучиков, процедившихся сквозь листву и не можешь не петь. Когда каждая мысль облекается в песню без слов.

Пелось и оттого, что в Камышовке создали Совет. Начали передел земель. Школу строить решили.

Хороши дела, так и поется весело.

Внезапно за крутым поворотом дороги за рощей высоких берез открылся нарядный хутор: крепкие надворные постройки с остроконечными черепичными крышами походили на огромные мухоморы.

— Крепко живут, — дивился Егор аккуратным домам. — Даже улицу подмели. Кваску бы испить…

— Потерпи. Напьемся в ключе.

И ушли б, не окликни их звонкий девичий голос.

— Вы, наверно, Вавила Уралов? Папа уехал на службу, но просил встретить вас.

Русоволосая девушка в белом переднике растворила калитку.

— Заходите, прошу.

В завитой хмелем беседке девушка угощала холодным молоком с белым хлебом, мягким и невесомым.

— Третий день вас поджидаю. Я учусь в гимназии, а летом отдыхаю у папы. Он служит на почте в селе и просил подождать его. Он очень ждет вас. Вот газеты. Отдыхайте. К вечеру он вернется.

Вавила поблагодарил девушку и начал листать газеты «Новое время», «Живое слово», «Сибирская жизнь». На их страницах сообщалось о расстреле демонстрации на Невском. «…Сотни убитых и раненых».

Об этом Вавила уже читал, но сердце щемило, будто впервые прочел. Так было на Дворцовой площади 9 Января, на Ленских приисках. Тогда стреляли по приказу царя. А теперь власть, что называет себя народной, стреляла в народ.

Бросилась в глаза фотография. Парадный подъезд. Два юнкера с винтовками застыли у входа по стойке «смирно». На ступеньках обрывки бумаг, мусор и подпись под фотографией: «Конец осиного гнезда».

О разгроме редакции «Правды» Вавила тоже читал, но снимок видел впервые. Вот они, молодые, безусые парни, разгромившие редакцию рабочей газеты. Такие же стреляли и в демонстрантов. Вавила вглядывался в лица юнкеров. Парни как парни, с ними можно ехать в вагоне, пить чай с баранками, петь, балагурить и не знать, что завтра они тебе выстрелят в спину.

Развернул «Живое слово» за 7 июля… Крупный заголовок «Арест Ленина».

Даже слов не нашлось, чтоб поведать об этом Егору. «Партия обезглавлена!»

Лихорадочно листал дальше. «Петроградский листок» за 11 июля сообщал, что Ленин сел в поезд, идущий в Финляндию. Далее совсем фантастическое сообщение: «Из Стокгольма, при посредстве немецкого посланника… Ленин отправлен в Германию».

«Путают, врут. Значит, не арестован!»

Тут-то на хуторе Вавилу с Егором нашел нарочный от Бориса Лукича. За пазухой у гонца записка пропотела донельзя, и среди стершихся строчек Вавила сумел разобрать только два слова: украл… не промедли…,

— Что там случилось? — допытывал Вавила гонца — белобрысого парня с веками, покрасневшими от ветра и бессонницы.

— Я почем знаю. Борис Лукич дал мне эту писульку и наказал: скачи на хутора, там ходят Вавила с Егором. Как найдешь, так лошадей им отдай и пущай они едут в Камышовку, хоть в полночь. Нате вам лошадей. Передохнуть бы им надо…

8.

Вечером Грюн не стала пить чай и Борису Лукичу не дала сибаритствовать у самовара с газетой. Увела его в комнату, прикрыла дверь и снова оттуда: бу, бу, бу.

«Спорят, похоже. И чего они вечно спорят», — подумала Ксюша, собирая грязную посуду.

А спор между тем был весьма любопытен. Евгения показала Борису Лукичу на постель, сказала:

— Садитесь и хватит валять дурака, Спрашиваю вас в последний раз: согласны вы или нет?

— Но…

— Опять но. Запрягите, а потом понукайте. Считаю до пяти, согласны — беспрекословно подчиняться, как того требует партия? Нет — мы, эсеры, умеем разделываться с предателями от азефов до лукичей. Итак, р-раз…

— Евгения…

— Д-ва-а.

— Товарищ Грюн, выслушайте доводы.

— Три-и.

— Ведь даже подсудимому дают последнее слово, а тут такие обстоятельства…

— Четыре.

— С-согласен.

— Клянитесь.

— Клянусь.

— Помните об Азефе.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1.

Ксюша с полуночи забралась в озерные камыши, что у самой дороги. Много народу проехало мимо нее и прошло, а кого нужно все нет. Июльское солнце раскалило, казалось, даже растопило степь, и это не марево, а жидкая раскаленная степь, блестящая, как вода, протянулась до самого горизонта.

«В тайге, когда хочешь, везде тень найдешь, — думала Ксюша. — И студеной воды сколько хочешь, а тут жарило как утром поднялось на небо, так палит и палит и напиться негде. Под ногами одни бормыши. Неужто они другой дорогой проехали?»

Густые хлеба стояли за пыльной дорогой. Разморенная зноем кургузая куропатка вывела выводок понежиться в дорожной пыли и малютки-куропчата ныряли в нее, как в воду, барахтались то на одном боку, то на другом, головой зарывались в пыль, хлопали от восторга еще не окрепшими крыльями.