Алый чиж

Французский парфюм и упругие бронзовые грудки туманили сознание. Воропаеву почудились в этом шоколадном призыве покой и свобода. Ему захотелось отдать маленькой негритянке все, что скопилось в нем за время этой мучительной поездки. Воропаев терпеливо подождал, пока Жанин деловито натянет ему презерватив, и набросился на негритянку. Орнитолог мечтал продлить эту случайную встречу надолго, навечно… Жанин устала, просила пощады, приглашала поплавать. Воропаев был неумолим.

За завтраком, происходящим уже во время обеда, ученый искал в себе чувство раскаяния и не находил.

Внутри было тихо и пусто. Хотелось есть. Поглядывая на девушку, которая прислуживала как ни в чем не бывало, орнитолог ловил себя на мысли: «Случаен ли этот любовный эпизод? Или он тоже входит в службу Жанин? А если не входит, обязан ли он, как богатый человек, оплатить это удовольствие? Или негритянка обидится?»

— Ты поедешь со мной в Москву? — спросил Воропаев по-английски.

— Я не могу ехать. Я обязана быть тут или потеряю работу…

Воропаеву стало скучно от ее ответа. Он опять вспомнил, что продал возлюбленную.

— Как называется этот город с крепостью?

— Антиб, — ответила Жанин, гремя посудой.

Воропаев огляделся и понял, что ненавидит эту проклятую виллу, это Средиземное море и этот город Антиб с прекрасной средневековой башней. Он не хочет больше тут быть ни минуты.

— Я должен сегодня же лететь в Москву! — Орнитолог забыл, как по-английски будет слово «немедленно». Он долго искал синоним, не нашел и, разозлившись, шлепнул ладонью по полированной поверхности.

Опять серебристый «Ситроен» мчал его по извилистой южной дороге. Жанин тонула в мягком водительском сиденье. Воропаев глядел в окно. Но на этот раз ученый не замечал ни красот природы, ни пряного запаха субтропического воздуха. Снова шлагбаум, и они выскочили на платную автомагистраль Марсель — Ницца — Монте-Карло. Спидометр замер на отметке «сто пятьдесят», но орнитологу казалось, что Жанин едет слишком медленно.

Наконец, свернув на эстакаду и совершив несколько путаных поворотов, они достигли цели. Аэропорт Ницца выглядел значительнее, чем в Марселе, и народу тут было побольше. Жанин оставила ученого в машине на автостоянке, а сама, грациозно покачивая бедрами, исчезла в стеклянных конструкциях.

Воропаев уже знал, что сегодня в Москву можно попасть только через Франкфурт. Туда из Ниццы летит маленький самолет, всегда забитый путешественниками. На этот рейс перед вылетом билет достать почти невозможно. Но Жанин с задачей справилась.

Не зря Жан-Поль держал девушку на службе. Негритянка умела все. Чтобы ученый не заблудился, Жанин довела его через лабиринты секций, паспортных контролей и таможенных служб.

— Больше не плачь, — сказала девушка Воропаеву и на прощание сухо чмокнула в щеку.

Самолет был переполнен. Бортовые службы с трудом втиснули орнитолога на его место. Небольшой салон оккупировали туристические немцы. Они валяли дурака, напяливали карнавальные маски, громко хохотали и много пели. Стюардесса с трудом сквозь узкий проход протаскивала столик с напитками. Немцы задевали девушку, та натянуто улыбалась. Воропаеву сделалось маетно. Хотелось быстрее оказаться в Москве и увидеть Лену.

Не важно, как он ей все расскажет, главное — скорее встретиться.

Долетели быстро.

Во Франкфурте шел дождь и было холодно. Воропаев вытащил из сумки и надел свое мятое пальто.

Долго мыкался возле справочных, чтобы выяснить, как дальше быть с билетом. Возле одного из баров смачно матерились. Пятеро наших парней пили пиво и громко обменивались впечатлениями. Воропаев попросил помощи. Его назвали «братком» и угостили пивом. Ребята оказались бизнесменами новой российской волны и все чем-то неуловимо напоминали Артура. Ученому помогли заполнить анкеты и декларации. И больше от себя не отпускали.

В самолете немецкой авиакомпании летело всего десять человек. Кроме орнитолога — три немца, старый канадец украинского происхождения и группа знакомых бизнесменов. Канадец дремал, немцы углубились в биржевые сводки, а наши пили водку и вспоминали перипетии своей поездки. Матюгались насчет германских порядков и европейской тупости.