Алый дворец

Она перебрала все бумаги. Перечитала записи и подсчеты за последние девять лет. Тень легла на ее холодное хищное лицо. За прошедшие годы север пережил четыре кочевых набега. Полное разорение близлежащих деревень. Теперь не жители платили Дворцу за покровительство и защиту, а Дворцу Уфэн пришлось восстанавливать поселения за счет своих запасов. Ежегодная проверка из столицы и урезанное вдвое императорское жалованье – условия, на которые Умэй согласилась, чтобы ее дом не сравняли с землей. Здесь цифры вдруг уменьшались, и Умэй понимала: столичные чиновники находили новые «признаки мятежа» во Дворце-предателе. Это выжженое на семье Шань клеймо давало чиновникам возможность шантажировать Цинхэ тем, что императору на стол ляжет сообщение о новом бунте, который замышляет Дворец Уфэн. И Цинхэ был вынужден отдавать им все оставшееся от ежегодного жалованья. На Дворец наложили ограничение количества адептов, которое он может принять. Но оно было бесполезно: желающих вступить в ряды адептов неугодного императору Дворца становилось все меньше. Трое из шести Старейшин скончались. Новых из числа адептов Цинхэ не выбрал. Должно быть, он не хотел принимать решение без Умэй. Может, он писал ей письма в столицу. Письма с отчаянной мольбой о помощи, с просьбой вернуться. Письма, которые так и не попали ей в руки. Читая отчеты, Умэй поражалась, откуда Цинхэ брал деньги. Ему едва удавалось сводить концы с концами, но, стоило возникнуть острой необходимости, и он как по волшебству находил нужную сумму.

Умэй закончила с отчетами и впала в ступор на некоторое время. Ей на голову будто взвалили с десяток мешков камней. Положение Дворца было таким плачевным, что она не знала, за что хвататься. Но, сидя на месте, проблемы не решить. Умэй заставила себя подняться и пойти исполнять свои обязанности.

Самое южное здание, отводившееся под прислугу, оставалось единственным живым уголком в усадьбе. Все, кто остался верен семье Шань после того, как ее заклеймили предательством императорской фамилии, и все, кому некуда больше было идти, собрались здесь. Белые изможденные привидения с потухшими лицами. Увидев Умэй, они бросились к ней. Все хотели коснуться ее, заговорить с ней. Они твердили «молодая госпожа, молодая госпожа, вы вернулись, с возвращением, молодая госпожа». Эти люди с несмываемой печатью усталости на лицах походили на потерявшихся детей, которых наконец-то нашла их мать. Цинхэ стоял чуть в стороне, бесконечно счастливый и довольный. А Умэй кричала внутри. Почему эти люди так тянутся к ней, когда она годы проводит вдали? Чэнь Цинхэ рядом с ними изо дня в день на протяжении многих лет, кормит их, ведет, как пастух свое стадо, следит за поместьем. Так почему сейчас он в стороне, всеми забытый? Что в головах этих людей?

Умэй посмотрела поверх голов на Цинхэ. Тревога, внезапно отразившаяся на его лице, насторожила ее. Он косился в сторону закрытых наглухо покоев и нервно сжимал ткань своих длинных рукавов.

Ужин проходил в главном доме, там, где когда-то собирались за трапезой все домочадцы. У главного стола, где когда-то сидел господин Шань, отец семейства, Цинхэ хотел усадить Умэй. Но она наотрез отказалась занимать это место. Оно осталось пустующим. Умэй смотрела туда, и еда застревала у нее в горле. Лучше бы этот стол убрали, но это было бы преступлением и оскорблением памяти ее отца.

Цинхэ сел за стол последним. Он следил, чтобы всем досталась положенная порция, подавал чаши старым и немощным, помогал им взять палочки. Умэй наблюдала за ним, поражаясь его терпению. Она жизнь положила в ноги императору, чтобы сохранить свой дом и жизни этих людей. Но она не смогла бы класть ее к ногам этих людей изо дня в день, как это легко и с улыбкой делал Цинхэ. Слабые люди не вызывали в ней сочувствия, и уж тем более любви.

Она почти доела свой клейкий рис, когда заметила, что Цинхэ торопливо покончил со своей порцией, поднялся из-за стола и вынес из зала сверток с едой. Теперь Умэй окончательно убедилась, что он прячет от нее кого-то.

Уже стемнело, когда Цинхэ развел всех жителей усадьбы по спальням. Умэй дождалась его снаружи, на дуговом мосту у голого сухого дуба. В прежние времена случалось, что летом он одевался бледной редкой листвой. Теперь же он был так же мертв, как и усадьба.

– Спасибо тебе. За все. – сказала Умэй, когда Цинхэ приблизился. Он держал руки сложенными на три цуня выше дяньтяня42, одевался в простые закрытые одежды серого цвета, и выглядел, как благопристойный монах. – Ты знаешь, как я тебе благодарна.

Цинхэ смущенно улыбнулся и потупился.

– Ты не должна…

– Кому ты носил еду?

Цинхэ испуганно уставился на Умэй, будто она поймала его на мелкой пакости.

– Я… не могу сказать. – он порывисто шагнул к ней, заглянул в глаза и с жаром заверил: – Но Умэй… ты же знаешь, что я никогда не сделаю ничего против тебя?

– Я знаю. Всего лишь хочу помочь.

Цинхэ рассмеялся.

– Все в порядке. Это не тяготит меня.

Умэй не стала больше спрашивать его ни о чем. Он делал для нее достаточно, чтобы иметь право на тайны.