— Зачем повторяешь ты ветхие строки? — спросил его зверь. — На память их знаю я, мерзкая тварь! Ты сон осквернил мой, великий и долгий. Теперь же умрешь и испустишь свой дух.
— Значит, ты и есть тот воин, о котором говорилось в писаниях: «Таится в песках упокоенный храм». — сказал Фаргон и оглянулся. — «Песчаные вихри скрываются там»… Все сходится. — перерожденный приготовился к схватке. — Клинок Ун’Воундрака должен быть здесь!
— Не все, что сказал ты — сошлось воедино. Пророчества часть лишь доступна тебе. В чертоги святилища должен ступить достойный — клейменный печатью. А не мерзкий, поганый, кровавый вампир! И воин тот бросит смертельный мне вызов. Испытанье судьбы должен будет пройти. Лишь так озарение Ун’Воундрака сможет с небес на земли сойти.
— Значит, вступи я в эти стены раньше — мне все равно пришлось бы сражаться с тобой, Эин’Кадал.
— Опоздал ты, как бы ни было то, человек. Сосуд: твое тело — изгажен. Довольно нам слов, бесплодных речей! Короля ты величье узри!
Страж храма схватился за шест и устремился в сторону Фаргона. Зверь замахнулся в тяжелом ударе, но обращенный ловко успел увернуться. Человек устремился в сторону короля фростбиров, совершив молниеносную серию выпадов. В своей силе, скорости и реакции, Фаргон превосходил любого вампира и перерожденного в несколько раз. Что именно послужило причиной таких изменений: бесконтрольное превращение или особенность его тела — было неизвестно. Обладая огромной мощью, человек всё же с трудом удерживал натиск смертельно опасного зверя. Перерожденный боялся за целостность лезвия своего меча: приложи он слишком большое усилие или перестань контролировать силу своих ударов — тот мог сокрушиться надвое. Из-за этого, Фаргон опасался в полную меру атаковать черного зверя, а переходить на бой голыми руками — было бы для него непростительной ошибкой. Завершив волну стремительных атак, вампир отступил назад и принял оборону. В сию же секунду, на него обрушился град сокрушительных ударов. Фаргон отбился с тяжелым трудом. К удивлению обращенного, клинок оказался невероятно живуч. Видимо черная сталь, которая использовалась для ковки меча — была не совсем «тем» металлом, который представлял себе Фаргон. Воины перемещались по храму в танце смертоносного вихря. Фаргон выглядел рядом Эин’Кадалом крошечным: он был в полтора раза ниже своего противника и в три раза уже в плечах. Несмотря на это, вампир обладал невиданной силой: от каждого удара меча о деревянный шест исходили такие вибрации, что со свода священного храма сыпались камни и пыль. Эин’Кадал взмахивал оружием над головой Фаргона так молниеносно и быстро, что разбивал на своем пути мраморные статуи, держащие пылающие факелы. Перерожденный, в ответ, совершал короткие удары двуручным мечом и вынуждал короля фростбиров отступать в неминуемую оборону. Сражение оборвалось внезапно и стремительно: Фаргон упустил момент, и огромный зверь нанес решающий хлыст деревянным шестом по его голове. Пальцы человека разжали меч. Перерожденный медленно пал на колени.
— Не воин ты, что в храм сей должен войти, хоть и сила твоя велика. Славный ты бой даровал мне, вампир, и достойной я смертью воздам. Умрешь ты, как воитель в легендах. В этом, король я, клянусь.
Сознание Фаргона помутнело… Перерожденный упал на колени. Огни храма Ун’Воундрака мерцали во тьме, освещая лицо короля фростбиров. Воин смотрел на человека желтыми глазами, медленно вознося деревянный шест. Фаргон ощутил дыхание смерти… Вампир понял, что все наконец закончиться. Прямо здесь и сейчас…Он вспомнил Дармунда. Вспомнил о том, что пройдя такой долгий и мучительный путь, так и не сдержал свою клятву. Фаргон представил, как «последний из истинных» широко раскрывает свою бледную пасть, протягивая руки к Северным землям. Сознание вампира рисовало омерзительный образ убийцы, лицо которого, он обещал разрубить…
Фаргон поймал ладонями обрушившийся на его с грохотом длинный шест. Он силой вырвал его из огромных рук фростбира, бросился тому на лицо и выдавил зверю глаза. Эин’Кадал швырнул человека на землю и безбожно завыл. Черный фростбир пошатнулся, и пробив головой очередную статую, упал на холодный камень.
— Человек ты бесчестный! Верни мои очи и надвое я тебя разорву!