Алый знак воина. Орел Девятого легиона

Вскоре они и вовсе замолчали, каждый погрузился в свои мысли. Мысли Марка преимущественно касались проблемы, волновавшей его все последнее время: что делать с собой, со своей жизнью теперь, когда он здоров. Военная карьера для него закрыта, ему остается одна дорога, и он выбрал ее сейчас также безошибочно, как птица безошибочно выбирает путь к дому — фермерство; оно было у него в крови, все в его роду — от сенатора, с его поместьями в Альбанских горах, до того легионера в отставке, выращивающего на своем участке тыквы, — возделывали землю. Для Марка с самого рождения земледелие и военная служба были двумя естественными и привычными способами жить. Но для начала нужны были деньги. Хорошо быть легионером в отставке, получившим участок в дар от правительства. Хорошо было бы и Марку, прослужи он в легионе свои двадцать лет, даже если бы он и не дослужился до префекта Египетского легиона. Да если бы еще добавить сбережения со своего жалованья и наградные, причитающиеся центуриону… Ну а так у него нет ничего. Можно, конечно, обратиться за помощью к дяде Аквиле, он не откажет, только Марк не станет обращаться. Дядя человек небедный, но и не богач, он и так уже много сделал для Марка. Наверное, давно следовало бы поискать способы зарабатывать на хлеб, но у свободного человека так мало этих способов. Чем дальше, тем больше у него зрело опасение, что ему не избежать участи стать чьим–нибудь секретарем. Некоторые предпочитали иметь секретарем свободного, а не раба, — и здесь, и дома, в Этрурии. Но едва мысль о возвращении на родину пришла ему в голову, он тут же отбросил ее, он знал: вернуться домой, не имея там корней, не имея никакой собственности, и даже ни малейшей надежды на оную, — такое возвращение было бы лишь миражем. Свое изгнанничество он бы принес с собой в родные холмы, и привкус изгнания все испортил бы. Нет, если и стать секретарем, то здесь, в Британии.

Как раз сегодня утром он решился изложить дяде Аквиле свою идею секретарства, но тут прибыло известие от легата, и разговор, разумеется, придется отложить до отъезда нежданного гостя. Хотя отчасти — и Марк презирал себя за это, — отчасти он, можно сказать, ухватился за эту отсрочку — еще день передышки, а там могло произойти что угодно. Чего именно он ждал, он, правда, затруднился бы ответить.

Пока они с Эской молчали, сидя на своем наблюдательном холме, природа словно подступила к ним ближе. Мелькнувший в папоротниках красноватый блеск и пригнувшиеся цветы наперстянки на другом конце прогалины сказали им, что пробежала лисица. А вот и она сама — остановилась на открытом месте, подняв острую мордочку, шкурка поблескивает на солнце почти металлическим блеском. Вот она повернулась и исчезла в гуще деревьев. И, провожая взглядом мелькнувший напоследок и скрывшийся в чаще красноватый блеск, Марк поймал себя на том, что думает о Коттии.

Более тесные дружеские отношения между их домами продолжались. Марк теперь довольно хорошо знал Кезона и даже поближе познакомился с Валарией. Полненькая, хорошенькая, глупенькая Валария, позвякивая браслетами, словно плыла в своих полотняных одеждах нежных красок, волосы у нее были завиты, как у барашка. Она постоянно попадалась ему навстречу на носилках, когда он гулял по Каллеве, или шел в бани, или в гимнастический зал, или в «Золотую Лозу», из конюшен которой они с Эской последнее время раза два брали напрокат лошадей для дальних поездок по необжитым местам. И всегда Марку приходилось останавливаться и разговаривать с Валарией. Но саму Коттию, как он внезапно сообразил, он видел от месяца к месяцу все реже и реже. Мир его опять расширился, и он уже не так нуждался в ее обществе; она и сама понемногу отдалилась от него без тени укора. Вины за собой он не чувствовал, но понял вдруг, как легко было бы Коттии заставить его почувствовать себя виноватым, только захоти она этого, и он испытал к ней прилив благодарности. Странно, если хорошенько подумать, так она ему очень нужна… не меньше, чем раньше. О ней забывала какая–то поверхностная часть его души, а в глубине он сознавал, что почувствовал бы себя очень несчастным, если бы он навсегда лишился возможности видеть ее. Пожалуй, таким же несчастным, как если бы не вернулся Волчок…

Вернется ли Волчок? Что перетянет — зов крови или верность хозяину? В любом случае, как надеялся Марк, выбор волка будет решительным и быстрым — без мучительных колебаний.

Марк шевельнулся и взглянул вниз на Эску.

— Что–то мы засиделись.

Тот откинул назад голову, глаза их встретились. Эска встал и протянул руку, помогая Марку подняться.

— Пусть центурион свистнет разок, вдруг Волчок поблизости, а тогда уж пойдем домой.

Марк свистнул — этим пронзительным прерывистым свистом он всегда призывал Волчка, — потом постоял, прислушиваясь. Какая–то сойка, которую он, видно, вспугнул, ответила крикливой бранью, и все стихло. Несколько минут спустя Марк свистнул еще раз. В ответ не раздался лай, не мелькнула пятнистая тень на опушке.