Алжирские тайны

Рауль продолжает болтать свое. Я то и дело озираюсь по сторонам. Не исключено, что за Раулем следят ультра из «Сынов Верцингеторикса». Не исключено, что сегодня утром Нунурс вышел из дома и следует за мной по пятам. При мысли о том, какой будет его реакция, если он обнаружит, что Рауль еще жив, меня пробирает дрожь. Как бы там ни было, мне больше не хочется видеть Раулево лицо.

— Нет, я не злюсь. Странно, не правда ли? Вывод, который сделала Шанталь, логичен — логичен, но ошибочен. Но зла я не держу. Думаю, пора положить конец убийствам и увечьям. Я рад, что нашел вас, дружище. От наших споров я получал огромное удовольствие. После них я о многом задумывался. В самом деле, для меня это были последние по-настоящему счастливые минуты в жизни. Я знал, что рано или поздно вы приедете в Алжир, и надеялся вас снова повстречать. Я искал вас. После того случая я часто задавал себе вопрос, почему вы меня не убили.

Мне нечего сказать Раулю. А вот с Шанталь я бы поговорил. Меня поражает ее сила воли. Неужели она и вправду приказала это сделать? Просто восхитительная жестокость. Восхитительная, но в то же время животная, ведь, поскольку злодеяния крайне правых никак не способствуют делу гуманизма, все их зверства можно считать попросту неприятными, никчемными причудами истории — двухголовыми телятами политики. И все-таки жаль, что я не взял с собой фотоаппарат. Какая женщина! Рауль по-прежнему говорит, и теперь в его дрожащем голосе слышны злобные нотки:

— Причем я не раз жалел, что вы меня не убили. Но ведь жизнь должна продолжаться, правда? Сигарету хотите?

Я качаю головой. Он достает из кармана пальто сигарету «Бастос», закуривает, и вскоре из двух отверстий у него на лице начинает валить смрадный дым.

— Потом у меня возникли трудности в больнице. Пришлось сказать, что это дело рук террористов ФНО. Обмолвись я хоть словечком о «Сынах Верцингеторикса», думаю, и меня, и моих родителей уже давно бы прикончили. Там я читал «Дневник Анны Франк». Рекомендую. Это получше вашего Карла Маркса и всего, что может предложить Шанталь.

Он роется в карманах пальто, пытаясь что-то найти.

— Я жалею Шанталь и опасаюсь за ее психику. Вот, взгляните.

Он сует мне в руку рельефную карточку. Надпись гласит: «Мадмуазель Шанталь де Серкисян с большим удовольствием просит месье Рауля Демюльза присутствовать на приеме в честь постановки цикла «Кольцо» в Оперном театре Алжира и знакомства с исполнителями. Просьба ответить». До указанной на приглашении даты еще четыре дня.

— По-моему, это бестактность. Приглашение пришло по почте на прошлой неделе. Возможно, таким образом она удовлетворяет свои… Сначала я решил было и в самом деле явиться на ее прием и устроить… Впрочем, неважно. Знаете, какое нынче в ходу выражение? «Чемодан или гроб». По мне, так лучше чемодан. Между прочим, я уезжаю из города. Потому и пришел сюда — в судоходную компанию. Может быть, займусь живописью. Ну что ж, прощайте, старина. Берегите себя, хорошо? И обязательно поразмышляйте еще о трудовой теории стоимости. Все-таки вы рассуждали не очень логично.

Напоследок меня осеняет вдохновенная мысль.

— Отдайте мне это приглашение, Рауль.

Рауль отдает, и я смотрю, как он шаркающей походкой удаляется прочь по набережной. Думаю, в Шанталь меня привлекает то, что она не разделяет того преувеличенного страха насилия, который так распространен в среде буржуа. Рабочий класс этого страха не ведает. Рабочие способны понять, что насилие может приносить освобождение, а следовательно, и доставлять удовольствие. Не ведает его и Шанталь. Я отдыхаю, прислонившись к портовой стене, и внимательно смотрю, не следит ли кто-нибудь за Раулем.

Глава девятнадцатая