Алжирские тайны

– Не молчи, милый. Расскажи, как погиб мой муж.

Ребенок и собака наблюдают за нашими попытками предаться любви. Это вызывает вожделение, но только в мыслях. К тому же, когда, как сейчас, кончается действие наркотика, меня, оказывается, начинает знобить. Зора лежит сверху, и я успеваю заметить, что в ее глазах отражается удовольствие, едва ли не восхищение, но восхищается она явно не мной, а моим ознобом и холодным потом, которым я обливаюсь. Вскоре мы прекращаем бесплодные попытки, и Зора со вздохом уступает.

– Ладно, сделаю вам укол. Получайте еще один укол, милый паршивец.

Укол приносит огромное облегчение. Теперь можно откинуться на подушку и вновь мыслить логически. Хотелось бы знать, зачем я здесь, какую роль отводит мне Зора в своем мире тайн, но сейчас, когда наркотик снова течет в моих венах, об этом можно не думать. Слабо улыбаясь, Зора вновь подходит и ложится рядом на кровать. Потом свистом подзывает овчарку и откидывается на подушку, с видимым удовольствием позволив собаке лизать пальцы ног.

В следующий раз, спустя несколько часов, все усложняется.

– Вы должны умолять меня сделать укол, паршивец.

Долго оставаться в ее власти нельзя. Это ясно.

– Когда приезжает Тугрил?

Она пожимает плечами:

– Кто такой Тугрил? Не знаю никакого Тугрила. Никто не приезжает.

Она выскальзывает из постели, и я не успеваю схватить ее за горло.

– Зора, что за игру ты ведешь?

– Не знаю я никаких игр. Никаких игр я не веду.

– Предупреждаю, обращаясь со мной подобным образом, ты совершаешь большую ошибку. Сделай мне укол и брось эти свои дурацкие игры. Потом я расскажу тебе, как связаться с ближайшей командной ячейкой феллахов. А теперь укол, прошу тебя.

– Капитан Руссель, вы не просто паршивец, вы еще и дурак набитый. Мне сказали, что моего мужа убили вы. Теперь расскажите мне, как вы его убили, а потом получите свой укол.

– Кто тебе это сказал?

Появляется слабая загадочная улыбка, но ответа нет.

– Это вздор!

– Нет, его убили вы. Я знаю.

Я откидываюсь на подушку и размышляю. Стоит ли оберегать ее – и меня – от правды?

– Да. Это была неизбежная жертва во имя революции. Сбежать он не сумел бы. Он мог заговорить. Я убил его так быстро, как только смог.

– Ах, паршивец, а что, если бы он заговорил? Что тогда? Признайтесь, вы ведь заставили его пожертвовать своей жизнью ради спасения вашей. С какой это стати ваша душа вдруг оказалась настолько важнее его души? Впрочем, вы его убили напрасно. Вас разоблачили. Та умная женщина разоблачила вас. А теперь вы лежите на нашей кровати, там, где когда-то лежали мы с мужем, и радуетесь, что я у вас и за прислугу, и за сиделку. По-моему, вы просто не человек. Вы – джинн, очень злой джинн. Думаю, больше морфия вы не получите. Да, представьте себе. А может, вы хотите рассказать мне нечто такое, что заставит меня передумать? Трудно вообразить. Сейчас я унесу морфий из комнаты. Наверное, я на какое-то время уеду к сестре. Когда я вернусь, вы, стоя на коленях, расскажете мне, как погиб мой муж.

И вот я лежу, заливая холодным потом и без того отсыревший матрас. Я чувствую мурашки по всему телу – впечатление такое, словно под кожей ожили тысячи крошечных личинок. Думаю, я расскажу ей все, что она захочет узнать. Ради того, чтобы поправиться, можно всем поступиться. Может, чем-то и нельзя, но я недостаточно ясно мыслю, чтобы вспомнить, чем именно. В голове такое ощущение, будто через ноздри в превратившийся в кашу мозг медленно вколачивают деревяшки с тупыми концами. Я бросаюсь на пол и… именно там, истошно вопящим, два часа спустя застает меня Зора.

Похоже, застав меня в таком состоянии, она разволновалась. У нее такой расстроенный вид, что я стараюсь не упустить эту возможность. Вскочив с пола, я бросаюсь к шприцу. Шприц падает, и вокруг нас разлетаются осколки стекла. Зато я стою на ногах и полон решимости отыскать новый шприц – а то и начать распоряжаться в квартире или убить эту стерву Зору. Сам не знаю, что лучше. Однако опираться на больную ногу становится все труднее. К тому же овчарка, рыча, выходит на середину комнаты и принимается яростно лаять. Вцепившись в Зору, я, как щитом, заслоняюсь ею от рассвирепевшей собаки. Зора дергается и, пытаясь вырваться, опрокидывает детский горшочек. Пол делается скользким от дерьма и мочи, хрустят осколки стекла, и из наших босых ног льется кровь. Собака, не переставая лаять, ходит кругами, норовя наброситься на меня за спиной у Зоры. Зора орет на меня и на собаку, и держать ее приходится обеими руками. Поэтому я думаю, как бы мне открыть дверь и выбраться из спальни, не дав при этом собаке вцепиться мне в горло. Стоять прямо я больше не в силах.