Амальгама счастья

Он молча курил, Даша меняла на столе тарелки, раскладывала жаркое, незаметно убирала высокие бокалы, которые поставила было перед его приходом, — в этот раз она почему-то не решилась предложить ему вина, а он сделал вид, что не заметил их пустоты… «Сегодня мы оба только и делаем, что делаем вид, — тоскливо подумала девушка. — И он ведь, похоже, действительно не собирается меня ни о чем расспрашивать… Он никогда не настаивал, это верно, но всегда умел сделать так, что я делилась с ним. А сегодня он не хочет помогать мне. И, наверное, не хочет ничего обо мне знать…»

— Тебе это больше не интересно? — неожиданно для себя самой напрямик спросила Даша, не уточняя, что именно она имеет в виду, будто Вадик мог — да нет, просто обязан был- читать ее мысли.

Он стряхнул пепел в хрустальную пепельницу и спокойно переспросил:

— Ты о своих делах? Ну что ты, разумеется, интересно. Ты же знаешь, меня касается все, что касается тебя.

Даша много раз слышала из его уст эту фразу, и всегда она звучала по-разному — взволнованно, обиженно, даже негодующе, но никогда так заученно и безразлично, как теперь.

— Ты никогда не был таким, — прошептала она почти обвиняюще, хотя тут же мысленно себя одернула: «Остановись. Ты не имеешь права требовать от него сочувствия».

— Ты никогда не видела меня таким, — тихо поправил ее Вадик. — В этом все дело. Не я изменился, просто изменилась ситуация. Я никогда не приходил к тебе в такие периоды своей жизни, как сейчас. Я готовился к встрече с тобой по нескольку месяцев, отказываясь от водки, стараясь выспаться и даже… — он хрипло засмеялся, — посетив парикмахерскую. Представляешь? Мне не хотелось тебя разочаровывать…

— Зачем же сегодня?…

— Ты позвала, — коротко ответил Вадик. — Я не смог отказать. Я думал, тебе нужна помощь.

Он с хрустом потянулся, легко вскочил на ноги и вдруг спросил:

— А телевизор у тебя работает?

— Конечно, — растерялась Даша, — он там, в комнате.

— Ну, этого-то я еще не забыл, — кивнул Вадик. — Я посмотрю немного, можно? Мне уже скоро идти… Ты подумай пока, и если все-таки надумаешь посоветоваться — я готов.

Она, оставив грязную посуду на столе, пошла вслед за ним в комнату, кинула для него на диван удобную подушку, включила телевизор и задернула шторы мягкого винного оттенка. На улице уже начинало темнеть; лиловые сумерки наконец-то добавили новых тонов в серую безжизненность осеннего дня, и Даша, бросив взгляд вниз на мокрые тротуары, в который уже раз за последние дни вспомнила сочную зелень травы и бездонную синеву неба из своего далекого, непонятного сна.

— Откуда у тебя эта штука?

Девушка обернулась и успела уловить кивок, брошенный на бабушкино трюмо.

— В наследство получила, — не вдаваясь в подробности, ответила Даша.

— А-а-а, — без тени интереса в голосе протянул Вадим, и она вдруг поняла, что не скажет ему ни слова. Ни о смерти Веры Николаевны, ни о ссоре с Игорем, ни о пропавшем письме, ни, конечно же, о странном, чудесном своем путешествии во сне — словом, ни о чем из того, что хотела она ему рассказать. Она не скажет, а он не спросит. Может быть, никогда уже не спросит ее ни о чем, что выходило бы за рамки примитивного житейского «как дела?», и канут в Лету их длинные откровенные разговоры, их абсолютное дружеское доверие друг к другу.

Даша тихонько вздохнула и, глядя на Вадика, неподвижно уставившегося в мерцающий экран, вдруг задала вопрос, который вовсе не собиралась задавать ему сегодня:

— Почему ты все-таки бросил тогда институт?

— Это было уже так давно, — лениво и медленно роняя слова, ответил Вадик. — Что ворошить прошлое?…

Она и сама хорошенько не знала, что заставляет ее добиваться ответа, но настойчиво повторила:

— А все-таки?

— Неужели ты и правда не знаешь? — удивленно повернулся к ней гость. — Я думал, тебе все доложили еще тогда, доброжелателей у меня всегда было много. Наркотики — медицинский же вуз, сама знаешь, как это бывает. И приторговывал, и сам немножко баловался… В те годы, кстати, с этим было куда строже, легким испугом отделаться не удалось. Исключили, поставили на учет… бр-р-р, вспомнить противно. Матери, конечно, я не признался, пришлось сочините для нее какую-то красивую сказочку…

Даша потрясенно молчала. Она не хотела, чтобы он лгал ей, но почему-то ожидала совсем другой правды — не такой скверной, не такой… некрасивой, что ли. А Вадик, по-прежнему глядя в телевизор и даже, кажется, что-то разбирая из происходящего на экране, продолжал:

— Ты, кстати, Даш, извини, я ведь и тебя тогда приплел, но ты же всегда меня понимала… Ну, сказал матери, что, мол, жить без тебя не могу, и оставаться в этом городе не могу, где ты живешь и встречаешься с другими, и учиться сил не хватает — в общем, жизнь без тебя пуста и неинтересна. Вот, мол, и бросаю все, уезжаю в дальние края… Голливудский, знаешь ли, вариант, но мать ничего — проглотила.

— Так вот почему она тогда!.. — не в силах удержаться, вскрикнула Даша. — Зачем же ты так? Ведь она меня до сих пор считает виноватой…