Амальгама счастья

— Слава богу… — повторила она уже вслух, еле слышным шепотом, обессиленная так, словно за несколько прошедших секунд пережила все трагедии подлунного мира. А он снова сжал ее в объятиях — только уже не спокойно и бережно, как несколько минут назад, а со страстью собственника, напуганного возможной потерей, с пылкостью любовника, едва не расставшегося с возлюбленной навсегда… И так, обнявшись, они молча пошли по желтой дороге, уводившей их от лесного родника туда, где слоился и дрожал от утреннего солнца воздух, — вперед, к меловым холмам, к расплывчатым голубым далям, к размытым контурам встающего дня, о котором они не знали ничего, кроме того, что в этот день должны быть вместе.

Они шли и шли, все крепче прижимаясь друг к другу, и молчание не было тягостным для них. Но наконец напряжение спало, отпустило обоих; Даша осмелилась искоса взглянуть на друга и, увидев, что лицо его стало прежним и он снова улыбается, спросила:

— Что это было, Марио?

— Разве ты не поняла, моя хорошая?

Девушка помолчала, осененная догадкой, о которой не хотела даже думать, и неуверенно произнесла:

— Я поняла, что ты… уходишь. Но почему, почему?! Разве тебе плохо со мной?

Он посмотрел ей прямо в глаза, точно вбирая в себя весь Дашин облик и стремясь заполнить ею себя. Потом ответил медленно и осторожно:

— Да, на сей раз я. Я уходил, потому что время пришло, carissima… А время — единственное, с чем мы не можем справиться в нашей жизни. Мы можем бороться с врагами, с собой, с любовью и ненавистью, даже с болезнью и смертью мы можем потягаться — потому что всегда есть кто-то, кто сражается на нашей стороне, и его заслуги мы приписываем себе и думаем, что это мы победили болезнь и смерть. Но однажды приходит срок, и все заканчивается. С этим сроком не поспоришь, девочка.

— Но ты вернулся, — упрямовозразила Даша, цепляясь, точно капризная барышня, за старое как мир заблуждение, будто человек властен над своей судьбой и временем. И Марио усмехнулся ее наивности и с силой провел рукой по ее волосам, вспыхнувшим на солнце платиновыми искорками.

— Я вернулся, да. Просто потому, что, значит, это был еще не мой срок, не мое время, а так — первая попытка, первая проба. Может быть, первый допуск к вечности. Или, если хочешь, игра, репетиция — репетиция жизни в прекрасном мире, но уже без тебя. Я ведь должен — мы оба должны — знать, что так и будет. И уже скоро, очень скоро…