Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга

В закутке рядом с гардеробной тускло светился абажур настольной лампы и парил электрический чайник. Высокий седеющий человек в новехонькой спецовке электрика раскладывал на тарелке докторскую колбасу. Красивое лицо с брезгливо оттопыренной нижней губой и неприступный блеск очков больше подошли бы научному светилу или темнилу, впрочем, паять контакты и закручивать лампочки в столичном цирке намного лучше, чем стоять на семи ветрах у Митинского рынка. Напротив него барабанил пальцами по столешнице цирковой старичок в потешном детском беретике, на коленях у него свернулась облезлая желто-пегая болонка. Собачонка затявкала на Барнаулова, цирковой старичок поднял беретик и поклонился.

– Позвольте представиться, клоун Пирожок! – Он глотнул из бумажного стаканчика и аппетитно занюхал хвостом своей собачонки.

– Земной поклон. – Барнаулов принял игру, он приложил ладонь к сердцу, как это делала Илга, и поклонился со старомодной учтивостью.

В ответ электрик медленно снял очки и уставился на Барнаулова бесцветными промороженными глазами, отчего бывалому военкору стало немного не по себе.

Барнаулов пожал плечами и поспешил на арену, где уже показывали новые аттракционы.

– Дрессировщик Аким Вор-р-ронов и группа др-р-ресированных хищников! – раскатисто рыча, объявил невидимка.

В темноте тревожно и страстно заныл варган и рассыпались тугие удары бубна. По арене скользнул серебристый луч и высветил покосившийся тын с конскими черепами и резных славянских идолов. На бутафорском валуне с насечками-рунами чистил клюв настоящий ворон. Лунный свет сменился на алый, точно на капище в заповедном лесу всходило солнце, и на манеж широкими прыжками выскочили четыре матерых волка. Следом, опираясь на посох, вышел старый лесной колдун. Из-под косматой накидки торчали крючковатый нос и седая борода клочьями. Резко взмахнув руками, он сбросил свой кобеняк и обернулся добрым молодцем в белой рубахе, вышитой алыми «оленцами». Непослушную гриву стягивал кожаный обруч-оберег, и в этой диковатой роскоши таилась изрядная доля его волховского обаяния.

Жонглируя факелами, он зажег восемь костров в кованых треногах и без помощи бича, одним лишь движением бровей заставил зверей показывать чудеса дрессировки. Отработав номер с волками, он колдовскими пассами призвал на капище медведя. Обычно цирковые медведи поджары и мелковаты. Этот был настоящим таежным великаном в некогда пышной, а теперь немного линялой, но безупречно ухоженной шубе.

– Гой, наш дедушко! Гой, медведушко, щедрый батюшко… Черен ты, да бур! Молод ты, да стар! Ты и хлад, и яр! – шелестел под куполом цирка волховской речитатив. – Дай нам силушки своей! Силушки да мощи…

Повинуясь голосу, а может быть, незримому знаку укротителя, медведь упал навзничь, раскинул лапы и задрал голову в узком ременном наморднике. Воронов лег на медведя сверху, огромный зверь осторожно и бережно обнял его лапами. Дрессировщик замер, раскинув руки «ласточкой». Эта артистичная пауза была единственным знаком, отделяющим древнее чудо от циркового представления. Медведь, перевалившись, накрыл дрессировщика сверху, осторожно отжимаясь на лапах, чтобы не раздавить его.

– Что это? – удивилась величавая старуха в темных очках, сидевшая в директорской ложе.

– Это старинный способ лечения и омоложения, – объяснил ее сосед, сановитый старик, – Косолапый наделяет человека своей природной силой. Не хотите ли полежать под мишкой?

Дама выразительно фыркнула.

– Меня всегда удивлял этот паренек! Без году неделя в цирке, а глядите, что вытворяет! – продолжил сановитый. – Сразу видно, что родился в опилках!

– Вот только всю эту бесовщину, это шаманство надо убрать! – настаивала дама. – При чем тут капище и идолы? Пусть будет скоморохом и ваньку валяет!

Интуиция никогда не подводила Барнаулова. Легкий толчок изнутри в сердце заставил его внимательнее присмотреться к красавцу: выбор декораций и четыре волка, работающих охотно, с азартом, показались ему частью шарады, которую он был обречен разгадывать.

Следующим был объявлен номер Ингибаровой.

Арена ненадолго опустела, свет погас, и в густой бархатной тьме четкой дробью рассыпался барабан.