Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга

– Ночуй, Бог в помощь… – опешив от вежливой речи, ответил Северьян.

– У Бога дорог много, – в лад ему отозвался ночной гость. – Выбирай любую…

– Гладко стружишь, а стружка кудревата, – недобро заметил Северьян.

– Рыбак рыбака видит издалека. – Ночной гость не лез в карман за новым присловьем. – Земной поклон, – произнес он как бы между прочим и земно поклонился хозяину избушки, но Северьян понял тайное слово по-своему.

Он засветил лучину, исподтишка разглядывая ночного гостя. Богатая шуба из тобольских енотов и крутая, как пасхальный кулич, шапка – в пору купцу-краснояру или горному заводчику. И только посох с резным верхом из моржовой кости и крестиком-кукишем на вершине говорил о том, что гость не простой – духовного звания, посланник какой-нибудь диковинной веры или толка, – и Северьян поспешил забросить новый крючок к знакомству:

– Откель будешь, гостик? Из наших мест али из-за Камня?

– С Кудым-Оша иду, – отозвался полуночный гость.

Он скинул шубу и шапку, и странный запах разлился по избушке от его оттаявшей бороды, точно вешними фиалками запахло.

Северьян крепче перехватил древко рогатины и притулил за спиной, но вслух сказал:

– Добро, поживи с наше да пожуй каши…

Гость усмехнулся, сел за стол и съел ложку-другую остывшей каши.

– Ну что, убедился, живой я, человек Божий, кожей обшит…

– Теперь вижу, – нехотя согласился Северьян. – Ох, смотри, отказался бы ты есть – тогда точно кромешник!

Кому, как не Северьяну знать, что с Кудымского перевала еще никто не приходил, по тем долам люди не ходят, звери не бродят, ядовитые руды в горах лежат и тихой смертью гасят всякого, кто коснется каменной груди богатыря Кудым-Оша. Только тунгусы, таежные цыгане, знают окольные тропы и два раза в год проводят по ущельям своих олешек.

– С самого Питера еду, – похвалился гость, – с Царского Села! Два дня назад с чугунки сошел – и сразу на олешков! Самоеды меня к Енисею доставили и завтра обещали санки прислать.

– Сам-то откель, с каких земель? – мирно спросил Северьян. – По говору ты наш, чалдон…

– Чалдон и есть, а зовут меня старец Григорий.

– Старец, а не стар есть – али чин у тебя такой?

– Каков чин – таков и почин. Давно в миру живу и всякого насмотрелся…

На печке зашелся кашлем беглый.

– Да кто там у тебя? – спросил гость, разглядывая разметавшегося в жару Осипа.

– Артельщик мой и заединищик… Сильного сердца и большой удачи человек, – ответил Северьян. – С виду малохольный, а волков матерых, как кутят, разметал, ты не смотри, что одежонка на нем плохонькая…

– Рубище не спасет, порфира не вознесет, – зевая, заметил старец. – На все нужно знание и опыт… – И замолчал, мудро указуя, что человеческому слову всегда есть предел, молчание же беспредельно…

Утром из морозной тишины, редко где на сопках гаркнет проснувшийся ворон, выпростался далекий бубенчик и заговорил, забряцал нежным заливистым голоском, точно уговаривал собираться в дорогу. Сквозь маленькое окошко было видно, как на заброшенном тракте остановились нарты, запряженные на русский манер: тройкой оленей.

Каюр привязал оленей и пошел к зимовью. В дверях он земно поклонился старцу, приложив правую ладонь к груди.

– Садись любезный, погрейся, замерз, поди, – прогудел старец Григорий.

Молодой черноглазый каюр откинул капюшон дохи и сел на пол, спиной к печке. Из-за пазухи он достал блестящий металлический шар, размером с крупное яблоко. Низкое зимнее солнце рыжим лисенком лизнуло шар и разлилось по круглым орбитам.

– Ну-ка дай глянуть, что за диковина такая… – Старец Григорий взял приглянувшуюся игрушку и прочел по складам: – «Металлический завод имени Сталина. 1948 год». Это какого же Сталина? Пушкарева с Литейного знаю, заводчика с «Новой Этны» знаю, а Сталина… Нет не знаю! Вот ведь занятная штука!

Беглый едва не упал с печки, но вовремя удержался и сел, свесив худые ноги, пальцы на левой ноге срослись козьим копытом. За ночь лицо его пожелтело, и зуб на зуб не попадал от озноба.

– Сталин, – повторил он, переводя лихорадочно блестевшие глаза со старца на Северьяна, словно ища подтверждения своему шаткому существованию. – Так ведь это я и есть Сталин! – Он постучал себя по впалой груди.

– А я думал, ты князь Шемаханский, – попробовал шутить старец Григорий, – а ты всего лишь Сталин! Не стального ты здоровья, Сталин!

– Бата Сталин, бата Сталин! – Илимпо, точно проснувшись, скатился на пол и растянулся на половицах, кланяясь печке и ее пустому жерлу с тусклыми угольками ночных дров.

– Железная Шапка! Великий шаман, Кузнец больших огней! – бормотал тунгус. – Ради него одного сошел Агду!

– А я есть Распутин-Новых, – ревниво проворчал старец Григорий.

Сидя на лавке, он заворачивал ногу в плотную портянку.

– Люди Агды носят имя Новых, – почтительно заметил тунгус.

– Опять ты со своим Агды! – рассердился Распутин и в сердцах стукнул посохом.

– Не кричи на парня, – попросил беглый.

Он слез с печи, пошатываясь и зябко кутаясь в бурку, подковылял к Илимпо и долго смотрел на шар.