Амалия и генералиссимус

— Я? То же, что и у всех других. Советовал. По военной части. Меня звали — советник Херберт, или Хэ гувэнь. Очень почетное положение, между прочим — иностранный советник. Нас таких там, в Пекине, было несколько десятков, во главе со стариной Фрэнком Гуднау из Коннектикута. Это он считал, что китайское общество примет только империю, и готовил этого упрямого болвана к трону. И Юань все душил очень даже правильно. Но — не душилось у него как-то. А потом он взял и умер, всего-то в 56 лет, от почек, что ли. Так все хорошо начиналось — только-только наша с тобой американская родина дала ему сто миллионов долларов, на часть которых я и получал свое жалованье. А в шестнадцатом году сто миллионов — это было немало. Вот так, дорогие дамы, гибнут юношеские — или почти юношеские — мечты. Сколько мне тогда было, в 1916 году? Каких-то 42 года — практически младенец. Но уже красавец-майор, будущий полковник, будущий советник или адъютант императора — автомобили, ордена, шелковые ткани, застенчивые девушки из Монголии с врожденным сифилисом. Ах, куда все ушло?

Мы с Магдой грустно покивали, размышляя, что, куда и у кого, действительно, ушло.

— Но дальше было, конечно, хуже, — продолжил Тони. — Потому что главный душитель умер, и мне надо было куда-то деваться. Майорское жалованье шло еще некоторое время, конечно… И тут старина Фрэнк на прощанье подстроил мне доброе дело. Сказал, что далеко на юге некий сомнительный британский персонаж по имени Коэн набирает отряд советников — да попросту, военной охраны, для любимца уже не американцев, а англичан, который носил титул президента Китайской республики. Черт знает где, в Кантоне. И я поддался порыву моей мятежной души и поехал туда, через всю страну. Всего лишь чтобы обнаружить, что я там уже не буду майором. В отряде было всего двести человек, и мне там пришлось именоваться капитаном. Деградация, дорогие дамы, нескончаемая деградация — вот что такое моя советническая карьера.

Трудно поверить, но даже в тот момент я еще не осознавала своей ошибки — увлеклась, попросту увлеклась.

— Тони, — наконец произнесла я. — Кантон, сказали вы? Это что же получается — вы были военным советником еще и отца китайской революции доктора Сунь Ятсена?

— Видите ли, госпожа Амалия, — отвечал он, — кто-то может предположить, что, устав душить китайскую революцию, я решил для разнообразия послужить ее отцу. Но…

И тут поток речи Тони ускорился. Он поведал, среди прочего, что «мы были единственной действительно боеспособной силой всей провинции. Двести человек, но каких! А мы, в свою очередь, боялись нашего командира Коэна. Не просто, а Двухпистолетного Коэна. У него во всякое время дня и ночи на поясе висели, как вы можете догадаться, два пистолета. И не простых, а маузера, у каждого вот такой квадратный магазин. Очень революционное оружие».

Нет, в этом отряде не тратили времени на размышления о том, что доктор Сунь — отец китайской революции. В городе, оказывается, его называли по-другому — Говорун.

— Какие речи он произносил! Какие речи! За каким чертом он все это несет, спрашивали мы у Коэна. Тот молчал и загадочно сосал свою сигару. Ах, Кантон, Кантон…

Тони передохнул, покатал туда-сюда кресло и вытащил из жестянки сигарету. Посмотрел на нее с сомнением.

— Остров Шамянь с его платанами… Два универмага, мы к ним подъезжали на авто — это на Вэньминду, сверкающей электричеством. Горбатые темные крыши жмутся друг к другу у набережной. А за ней — город на воде. Проходит мимо ржавый пароход-плоскодонка, и этот водяной квартал как бы весь вздыхает… И тут — вот они, мы, подъезжаем к очередному опиумному притону или там к борделю с маленькими флажками Китайской республики. Каждый флажок — пятьдесят мексиканских серебряных долларов. На бумаге-то мы получали по пятьдесят пять тысяч долларов в день, но то были другие доллары, бумажки… И какая разница, что ты всего лишь капитан? Годы шли незаметно, бремя возраста не довлело над моей седеющей головой… Да она тогда и не седела вовсе. И так было, пока… А, что вспоминать об ушедшем.

— Боже мой, Тони, я-то думала, что ты в основном служил в шанхайских волонтерах!

— В Шанхае, в волонтерах — это в конце, временный приют для странника, — сухо усмехнулся Тони. — И — если уж продолжать разговор про деградацию — то там было свободно место всего лишь лейтенанта. А ехать домой, в Америку, не хотелось. Я же не мог тогда знать, что очень скоро мне придется убираться уже из Шанхая — как можно быстрее и незаметно. Печальный конец в целом блистательной карьеры, дорогие дамы.

Нет, в тот момент я не думала, что хотела поговорить совсем о другом, о том, что у меня для Тони в этом городе было сереьзное поручение, а он даже не дает мне приступить к делу.