Амальтея

Если в жанре детектива не редкость рассказ от первого лица, то значительно реже повествование ведет участник розыска, еще реже — человек, оказавшийся в центре поиска, и уж совсем редко — участница. Уместно привести классический пример — подвиги, совершенные Шерлоком Холмсом, увековечил не он, а его спутник — Ватсон, к тому же чаще всего не посвященный в замыслы своего партнера. Чаще всего в детективном жанре роль летописца исполняет человек, который имеет возможность смотреть на события со стороны. Такое решение помогает поддерживать интерес к сюжету, ставит читателя перед неожиданными поворотами действия — ведь наблюдатель не знает мыслей и планов того, кто ведет поиск, и все события становятся непредсказуемыми.

М.Михеев отважился дать слово главному действующему лицу. Мы, читатели, знаем все, что известно ему — Евгения Грошева ни разу не прибегает к древнему приему: “Да, я забыла упомянуть, что…” или “Ах, я еще не успела сообщить, что…”

Писатель избрал нелегкий путь. Но его выбор оправдан. Нигде не ослабевает напряжение событий, не спадает интерес к повествованию Грошевой.

Право назвать героя трилогии “неожиданным” дает то обстоятельство, что, во-первых, это героиня, и, во-вторых, (а, может, еще раз во-первых?) получившая задание проникнуть в “лагерь противника” и решившая рассказать нам, читателям, о своих впечатлениях.

Эти “особые приметы” Евгении Грошевой сохраняются на всем протяжении трилогии. Продолжает Грошева и свою “генеральную линию” — она не в силах пройти мимо тех переживаний, которые неизбежно несет ей “двойная игра”, и делится ими с читателем.

Развитие этой темы есть и в “Сочинском варианте”. Полковник Приходько задает Грошевой прямой вопрос:

“—…в милиции, по моей милости, вам приходится вести себя так, как вы никогда бы себя не вели, работая, скажем, в той же школе. И вы понимаете, что здесь не театр, здесь жизнь, и люди — пусть даже недостойные — принимают вас за того, кого вы изображаете. И только так и должны принимать, иначе вы будете плохой работник, и наша служба не для вас. Так вот, было все это когда-либо предметом ваших размышлений, сомнений, угрызений совести даже? Мне интересно знать, что думает мой инспектор о своей работе?”

Согласитесь, что Приходько сформулировал главный вопрос — ведь прежде всего речь идет о нравственной стороне дела.

На вопрос Приходько Евгения Грошева отвечает откровенно — ей, как она считает, труднее всего было привыкнуть к тому, что “тут все делается набело, без черновиков”.

К сказанному она добавляет фразу, которая объясняет, откуда она черпает силы для своего многотрудного дела:

“— Я понимаю, что мое “неблаговидное” поведение все же работает на будущее человеческое счастье… хотя, может быть, это и звучит сентиментально.

— Совсем нет, — сказал полковник Приходько. — Нормально звучит”.

Я присоединяюсь к этой оценке.

Казалось бы, Грошева нашла точный и исчерпывающий ответ на тревожащий вопрос — она хочет содействовать “будущему человеческому счастью”. Но мучительные раздумья преследуют ее при каждом новом испытании.

Есть закономерность, определяющая душевное состояние Грошевой: сомнения — вправе ли она врываться в жизнь другого человека — терзают ее только до тех пор, пока не прожжет до самого сердца зло, которое принес преступник. За этим порогом она — человек, который до мозга костей убежден: именно его долг — восстановить справедливость, принять посильное участие в наказании порока.

Вспомним — в “Запахе “Шипра” испытываемая Евгенией Грошевой “неловкость от необходимости притворяться” сменяется полной убежденностью в правильности собственных поступков, как только ее осенила догадка, что Валю Бессонову убили. Убили специально, чтобы спрятать концы в воду. “Башков может спать спокойно. Он и спит спокойно… Может тратить наворованные деньги, за которые пока тоже не несет ответа.

А Вали Бессоновой нет…

Только я одна держу в руках тоненькую ниточку, которая может оборваться в любой момент.

Но Валюши нет в живых…

Он спокоен только потому, что поверил уже в свою безнаказанность… Он уверен, что уничтожил свои преступные следы… Он не знает, что осталась еще одна улика. Я сама. Он забыл про эту улику. Я ему напомню про нее…”

В “Сочинском варианте” колебания и внутренние муки Евгении Грошевой длятся, пока ее версии о вине Всеволода Щуркина и его дочери Милочки остаются только подозрениями. Убедившись, что перед ней наглые и циничные преступники, без каких бы то ни было угрызений совести бросающие не только своих сообщников, но и родных, попавших в беду, Грошева исцеляется от душевного разлада. Перед ней — конкретные носители зла, и она готова рисковать жизнью ради торжества правды.

Расследуя обстоятельства самоубийства Зои Конюховой (повесть “Поиск в темноте”), Грошева должна выяснить, кто виноват в смерти молоденькой девочки. И снова ей — в какой уже раз — нужно решать извечный вопрос: есть ли у нее право на двойную жизнь?

“Опять мне предстоит входить в чужой образ, выдавать себя за женщину, которой я не хотела бы в настоящей жизни быть…