Амандина

Любой другой мужчина или ребенок, Анжелика, и я переступила бы через себя, но только не Друцкой. Да, поступки мои не оправдаешь интересами дочери, я слишком горда. Мой грех. И единственное спасение в том, что, независимо от того, права я или нет, себе-то я не лгу.

Скидывая на ходу белый шарф и укладывая его в сумочку, свисающую с запястья, графиня вышла через южный придел Марьянски в необычно душное для конца мая утро.

На девятый месяц оккупации Краков не кажется хоть в чем-то изменившимся, его удивительная архитектура не пострадала, жизнь на тихих улочках течет по обычному распорядку. Люди работают, ходят к мессе, ставят свечи, молятся, делают покупки, обедают, спят, сохраняют в душах своих свое наследие, свои идеалы, обещания союзников о помощи. Разве Франция предала бы их? Или Англия? Надо потерпеть. Короткая война. Можно тешить себя иллюзией, что центр города превратился в гигантскую съемочную площадку, по которой шествуют сотни роскошно выглядящих в униформе, обутых в сапоги мальчиков и мужчин. Да, ничто не изменилось, только вдруг царапнут глаз одна или две незначительные черточки, неприятно искажающие общую картину. Желательно игнорировать опрятные, сделанные вручную объявления «Nur fur Deutsche» — «Только для немцев», — выставленные в окнах лучших ресторанов и магазинов, затыкать уши при упоминании пыточных застенков на Монтелупи-стрит, поспешно уходить — вжав голову в плечи — во время lapanki, облав, которые обутые в сапоги мальчики практикуют тут и там время от времени. И сухой, пистолетный треск на другой стороне улицы, а вы сидите в кафе, глаза устремлены в туманную даль, и неторопливо цедите сливовицу из крошечной рюмочки. О, еще один совет. Держитесь подальше от Подгурже, от гетто, куда согнали евреев. Все неприятности, связанные с оккупацией, сконцентрировались там. Убийства, голод, быстрые очереди из автомата через порог с балкона напротив, просто чтобы разорвать скуку тихого весеннего вечера, — мальчики в сапогах состязаются друг с другом в выполнении служебного долга, давно переступив границы человечности. То место, где евреи. Да, во что бы то ни стало держитесь подальше от Подгурже.

Графиня блуждала по Рынек Гловны, главной рыночной площади, разглядывая объедки дня, оставшиеся после оккупантов, еду для Untermenschen, недочеловеков: гниющие овощи, треснувшие и раздавленные фрукты, остатки свиных туш. Не то чтобы это много для нее значило, думала она, любовно отбирая кучку маленьких, твердых коричневых груш, все дело в привычке — этим утром она посещает рынок. Ящики, коробки и мешки отборных, качественных продуктов пунктуально поставлялись к черному ходу ее дворца каждый вторник и субботу. Озерная рыба с севера — по пятницам. Она шла вниз по улице Францисканцев, мимо штаб-квартиры Нацистской партии к дворцу Чарторыйских, чтобы оставить немногочисленные покупки поварам, проверить приготовление ланча и затем освежиться и отдохнуть перед тем, как выйти к столу, накрытому как всегда точно к часу дня. Сколько их будет, восемь или девять?

Вместо друзей или семьи она будет обедать со своими немецкими гостями. Чиновники Вермахта и их помощники. Давнишние гости. Несмотря на отчаянные уговоры дочери и других членов семьи, графиня осталась в Кракове, когда другие сбежали. Все душевные силы, положенные на счастье Анжелики, она обратила теперь на защиту дома, состояния, привычного образа жизни. Как будто ее присутствие могло остановить немецкую армию.

Она помахала рукой из окна своей спальни, когда Анжелика и Януш на белом «бентли», груженном чемоданами, присоединились к почти беззвучному предрассветному исходу краковского клана Рудских меньше чем за день до вторжения. Сотни, тысячи прошли до них, добираясь до отдаленных деревень и ферм, стремясь пересечь границы с Румынией, Югославией или Чехословакией, не осознавая, что двигаются они не к свободе, а прямо в распахнутые объятия русских. Но в последний день августа 1939 года Анжелика, Януш и его семья уезжали в Париж. Так же как преследуемые новой властью поляки разной степени знатности поступали в девятнадцатом веке и во время Первой мировой войны, Анжелика, Януш, и другие организовали бы польское общество в изгнании на территории нескольких гранд отелей, продолжая вести тот же образ жизни, что и в Кракове. Они переждали бы войну, как приличествует благородным изгнанникам. Хотя оперный театр был закрыт и воздушные налеты прерывали поздние ужины, раздражала нехватка приличных вин, но оставалось утешение, что война далеко. Если невыехавшие жители Кракова закрывали глаза на неприятные детали, портившие внешне благополучную картину, чтобы выжить, так что же говорить о тех, кто сбежал. Тем не менее 3 июня 1940 года, когда немцы впервые бомбили Париж, последние иллюзии были разрушены. Тем временем в Кракове графиня вводила новые обстоятельства в удобное для себя русло так же, как она делала всегда.