Амедео Модильяни

Это было бойкое модное место, живая авангардная тусовка, куда забегали все, кто был так или иначе связан с продвижением авангарда в Париже. Именно здесь летом 1907 года Пикассо в кругу самых близких друзей показал знаменитых своих Авиньонских девиц, вызвавших поначалу оторопь у присутствующих арт-экстремистов, но спустя месяцы заразивших пол-Парижа бациллой кубизма. И именно здесь же, в Бато-Лавуар, в конце декабря 1908 года славный монмартрский дух в последний раз отметил себя веселым банкетом в честь семидесятичетырехлетнего художника-«ребенка» Таможенника Руссо, вошедшим во все анналы истории парижского авангарда.

Модильяни быстро стал своим человеком в этой среде: его знали, с ним выпивали, охотно звали на шумные вечеринки, но как художник он был почти неизвестен или, возможно, просто неинтересен? Скорей всего, и то, и другое. Он не любил ни фовизм, ни кубизм, не участвовал в их шумных тусовках, на выставках и оставался как бы в тени, на задворках художественной жизни Парижа. Его артистический вкус, темперамент, весь его душевный состав влекли его к чему-то иному. К чему? Он и сам, возможно, этого толком не знал.

«Лятурен рассказывает, как он однажды был в мастерской у Модильяни примерно в 1907 году: там находились кровать, два стула, стол, чемодан. На стенах картины. Множество рисунков в альбомах и папках, в них уже ясно намечался индивидуальный стиль. Цвет - неопределенный, тревожный. “Мои проклятые итальянские глаза не могут привыкнуть к парижскому освещению... А какой окутывающий, завораживающий свет... Ты не представляешь, я задумал такие новые вариации фиолетового, оранжевого, темной охры... Но сейчас нет возможности показать их, заставить их играть...”

Он говорил другу, которому понравилась скульптура - бюст молодой актрисы, читавшей стихи Роллина в “Ловком кролике”: ’’Это все не то! Опять неудачное подражание Пикассо. Пикассо бы пнул ногой эту гадость...” Через несколько дней он заявил Лятурену, что все уничтожил, кроме двух-трех рисунков и этого бюста, который понравился ему, и что он собирается снова заняться скульптурой. Это действительно так, - подтверждает дочь Модильяни - в тот период он уничтожал много работ, к тому же его толкала на это еще и необходимость частых переездов наспех, тайком, когда он брал с собой самое необходимое»[¹ Амедео Модильяни в воспоминаниях дочери и современников. С. 55.].

Розовая кариатида (Одас). Около 1914

Нортонская галерея искусств, Уэст-Палм-Бич

Красный бюст. 1913

Частное собрание

Обнаженная, склонившаяся в сторону 1909. Частное собрание

Голова. 1911-1912. Известняк

Попечители Галереи Тейт, Лондон

Он мучился, бедствовал, работал, писал, сомневался, рвал работы, терпел неудачи, потом снова писал. В 1907 году он даже попробовал выставиться на Осеннем салоне в Гранд Пале, в тот самый момент, когда фовисты находились на самом гребне своей популярности, но среди их напористых красок и ярких,энергичных холстов его робкий, еще неуверенный голос был никем, по-существу, не расслышан. Парижские снобы почувствовали тогда вкус к авангарду, и сначала богема, а вслед за ними и почуявшие добычу маршаны потянулись в мастерские Пикассо и Матисса, и уже недалек был тот час, когда их холсты за хорошие деньги стали вывозиться русскими промышленными воротилами в Россию.

Начиналось время больших спекуляций в искусстве, время сумасшедшей погони за всем ультрамодным, когда за короткие сроки создавались всемирные имена и сколачивались завидные состояния. Модильяни не сумел, да и не пытался вписаться ни в одну из этих модных тусовок, он оставался в стороне и от выгодных предложений, и от престижных закупок, да и вообще от какого-либо интереса со стороны тех, кто задавал тон в парижской модной тусовке.

Он работал в одиночку, в тишине случайных своих мастерских, мучаясь сомнениями, пытаясь найти и никак не находя свой собственный стиль и не зная удачи, которая перепадала его более успешным коллегам. Удивительно ли, что спустя месяцы этой неудачливой и несчастливой жизни в Париже его потянуло к рюмке, в знаменитые монмартрские кабачки, к сладкому забытью гашиша, вкус которого он уже успел полюбить в темных закоулках Венеции. Воспитанный в интеллигентной семье на романтических образах «проклятых» поэтов, с тонкой и чрезмерно ранимой душой, готовый на каждом шагу декламировать Данте, но совершенно не умеющий и-не желающий практически обустраивать свою жизнь, он вряд ли был подготовлен к той суровой борьбе, к тому упорному сопротивлению людям и обстоятельствам, которые требовались для того, чтобы выжить и состояться в Париже.

Невеста и жених. 1915-1916

Музей современного искусства, Нью-Йорк

Портрет Моисея Кислинга. 1915

Пинакотека Брера, Милан

Портрет художника М. Кикоина Середина 1910-х