Амелия

Бут чистосердечно обещал ей никогда больше не прикасаться к картам и отказался взять хоть сколько-нибудь из отложенных ею денег. Затем, после минутного колебания, он воскликнул:

– Дорогая моя, вы говорите, что у вас есть одиннадцать гиней; кроме того, у нас ведь есть кольцо с бриллиантом, доставшееся вам от бабушки, оно, я полагаю, стоит не меньше двадцати фунтов; а за ваши часы и часы детей можно было бы получить столько же.

– Да, их можно было бы, я думаю, продать за такую же сумму, – подтвердила Амелия, – потому что знакомый миссис Аткинсон процентщик предлагал мне, когда вы в последний раз попали в беду, тридцать пять, если я отдам их в залог. Но зачем вы сейчас стали подсчитывать, сколько за них можно получить?

– Просто я хочу прикинуть, – пробормотал Бут, – на какую сумму мы можем рассчитывать, на случай какой-нибудь крайности.

– Признаться, я уже сама это подсчитывала, – сказала Амелия, и думаю, все, что у нас есть на этом свете, не считая самого необходимого из одежды, может составить сумму, примерно в шестьдесят фунтов; я полагаю, дорогой, нам следует, пока у нас еще есть эти небольшие деньги, во что-нибудь их вложить, чтобы обеспечить себе и детям хотя бы самые скромные средства к существованию. Что касается ваших надежд на дружеское расположение полковника Джеймса, то, боюсь, они обманчивы и тщетны. И вряд ли вам следует рассчитывать на помощь от кого-либо еще, чтобы снова получить офицерскую должность. Хотя сумма, которой мы сейчас располагаем очень мала, а все же мы могли бы ухитриться обеспечить себе даже и с этим возможность существования, пусть даже самого скромного. Мой Билли, мне достанет душевных сил перенести ради вас любые лишения, и я надеюсь, что мои руки способны трудиться не хуже тех, что более привычны к работе. Но подумайте, мой дорогой, подумайте, в каком отчаянном положении мы окажемся, когда то немногое, что у нас еще осталось будет истрачено, а ведь это неизбежно вскоре произойдет, если мы не уедем из Лондона.

При этих словах несчастный Бут не мог, естественно, не подумать о том, что время, приближение которого Амелия предвидела, уже, в сущности, наступило, поскольку он проиграл все, что у них было, до последнего фартинга, и эта мысль пронзила его; он побледнел, заскрипел зубами и воскликнул:

– Проклятие! Это невозможно вынести!

Амелия была настолько потрясена его поведением, что с выражением неописуемого ужаса на лице воскликнула:

– Господи, смилуйся над нами! Дорогой мой, скажите мне, что вас так мучает?

– Ни о чем меня не спрашивайте, если не хотите, чтобы я сошел с ума! – простонал Бут.

– Билли, любимый мой, – умоляла Амелия, – что все это значит? – Прошу вас, ничего от меня не скрывайте, расскажите мне все, что с вами случилось.

– А вы, Амелия, были со мной откровенны?[342] – спросил Бут.

– Да, конечно, Господь тому свидетель.

– Нет уж, только не призывайте Господа в свидетели своей лжи! – вскричал Бут. – Вы не были со мной откровенны, Амелия. У вас были от меня тайны, вы скрывали от меня именно то, что я должен был знать, и, если бы знал, это было бы лучше для нас обоих.

– Вы только что меня испугали, а сейчас еще больше удивляете. В какой лжи, в каком предательстве я повинна перед вами?

– Вы говорите, что мне не следует ни в чем полагаться на Джеймса, – почему же вы не сказали мне об этом раньше?

– В таком случае я еще раз призываю Господа в свидетели, – воскликнула Амелия, – нет, будьте сами свидетелем, – подтвердите, что я говорю правду; ведь сколько раз я вам говорила о нем. Я говорила вам, что этот человек мне не по душе, несмотря на все услуги, которые он вам оказывал. Я просила вас не слишком на него полагаться. Признаюсь, одно время я была о нем слишком хорошего мнения, но потом переменила его и не раз говорила вам об этом.

– Да, говорили, – подтвердил Бут, – но только не о причинах, заставивших вас изменить свое мнение.

– Дорогой мой, – молвила Амелия, – все дело в том, что я боялась зайти слишком далеко. Я знала, сколь многим вы ему обязаны; и если я подозревала, что его поступки продиктованы скорее тщеславием, нежели искренними дружескими чувствами…

– Тщеславием! – вскричал Бут. – Берегитесь, Амелия, вы прекрасно знаете, что он был движим отнюдь не тщеславием, а куда более низменными побуждениями… такими, что если бы он даже осыпал меня своими благодеяниями до небес, то все они обрушились бы в преисподнюю. Вы напрасно все еще пытаетесь скрыть это от меня… мне уже все известно… ваш верный друг все мне рассказал.

– Тогда, – вскричала Амелия, – я на коленях умоляю вас успокоиться и выслушать меня. Милый, все это я делала ради вас: зная, как вы оберегаете свою честь, я страшилась каких-нибудь роковых последствий.