Амелия

– Ах, сударь, этот гнусный полковник, о котором я уже вам прежде рассказывала, нашел какой-то повод для ссоры с мужем (упомянуть истинную причину ссоры она не сочла уместным) и прислал вызов на дуэль. Письмо вручили мне вчера вечером уже после ареста мужа, поэтому я распечатала и прочла его.

– Покажите мне его, дитя, – сказал доктор.

Амелия чистосердечно призналась, что бросила его в огонь.

– Но я помню, что полковник назначал мужу встречу сегодня утром в Гайд-Парке, чтобы драться на шпагах и пистолетах.

– Успокойтесь, дорогое дитя, – воскликнул доктор, – я позабочусь о том, чтобы не допустить беды.

– Но, дорогой сударь, примите в соображение, что дело это очень деликатное. Ведь необходимо оберечь не только жизнь моего мужа, но и его честь.

– А также еще и его душу, которую следует ценить более всего другого, – перебил доктор. – Честь! Какая нелепость! Разве может честь предписать человеку, чтобы он ослушался непреложных велений своего Создателя в угоду обычаю, установленному кучкой тупиц, – обычаю, который основан на ложно понимаемых принципах добродетели, полностью противоречит ясным и безусловным предписаниям религии и очевиднейшим образом предназначен открыто оправдать убийц и защитить их на путях наглости и злодейства.

– Все, что вы сейчас сказали, совершенно справедливо, – воскликнула Амелия, – но ведь вам известно, доктор, каково на сей счет мнение общества.

– Вы говорите глупости, дитя мое, – возразил доктор. – Чего стоит мнение общества, коль скоро оно противостоит религии и добродетели? Но вы неправы и в другом, потому что это вовсе не мнение общества, а мнение бездельников, невежд и распутников. Не может быть, чтобы подобное мнение разделял хоть один здравомыслящий человек, серьезно придерживающийся заповедей нашей веры. Это ложное мнение находило преимущественно поддержку у сумасбродных женщин, которые, то ли по причине крайней своей трусости и желания заручиться защитой, то ли, как считает господин Бейль,[376] по причине крайнего своего тщеславия, всегда склонны были поощрять всякого рода фанфаронов и убийц и презирать всех скромных и здравомыслящих мужчин, хотя именно они оказываются нередко по натуре своей не только людьми более достойными, но и более храбрыми.

– Доктор, – сказала Амелия, – я никогда, как вы знаете, не осмеливалась спорить с вами; ваше мнение всегда было для меня источником мудрости, а слово – законом.

– Разумеется, дитя мое, – подхватил доктор, – я знаю, вы достойная женщина, но все же должен вам заметить, что именно это желание тешить свое тщеславие геройскими подвигами мужа старик Гомер сделал отличительным качеством скверной и безнравственной женщины. Он рассказывает, как Елена упрекает своего возлюбленного, который оставил поле боя и уступил победу Менелаю, – и, похоже, сожалеет о том, что покинула супруга, оказавшегося во время поединка лучшим дуэлянтом из двух;[377] но насколько же в ином свете представляет Гомер нежную и целомудренную любовь Андромахи к благородному Гектору! Андромаха умоляет Гектора не подвергать себя опасности даже в справедливом деле.[378] Это, конечно, слабость, но столь подкупающая! – она подобает истинно женскому характеру; однако женщина, которая из героического тщеславия (да-да, именно так) способна рисковать не только жизнью, но и душой своего мужа на дуэли, – это чудовище, и изображать ее следует не иначе, как в облике фурии.

– Поверьте, доктор, – воскликнула Амелия, – этот обычай никогда не представлялся мне прежде в столь отталкивающем свете, в каком вы справедливо его обрисовали. Я стыжусь того, что наговорила вам сейчас по этому поводу. И все-таки пока в обществе придерживаются на этот счет именно такого мнения, человек будет склонен приноравливаться к нему, тем более, что мой муж – офицер. Поэтому, если вопрос можно как-нибудь разрешить без ущерба для его чести…

– Опять честь! – вскричал доктор. – Я не потерплю, чтобы этим благородным словом столь гнусно и варварски злоупотребляли. Я знавал кое-кого из этих людей чести, как они себя называют, и это были самые отъявленные негодяи на свете.

– Хорошо, простите меня, – проговорила Амелия, – в таком случае пусть это называется репутацией, если вам угодно, или каким-нибудь другим словом, которое вам больше по душе; ведь вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

– Да, я понимаю, что вы имеете в виду, – воскликнул доктор, – и очень много лет тому назад это понимал Вергилий. В следующий раз, когда вы увидите свою приятельницу миссис Аткинсон, спросите ее, что внушило Дидоне страсть к Энею?[379]

– Ах, сударь, – взмолилась Амелия, – не смейтесь надо мной так немилосердно; подумайте, где сейчас мой бедный муж.

– Он там, где я намерен вскоре с ним повидаться, – ответил доктор. – А вам тем временем надлежит как следует уложить все свои вещи и приготовиться к завтрашнему путешествию, потому что если вы достаточно благоразумны, то не позволите мужу ни одного дня остаться в этом городе… а посему принимайтесь укладываться.