Амелия

Амелия пообещала ему тотчас приняться за дело, хотя она, разумеется, не нуждалась ни в каких приготовлениях к отъезду: ведь поместившись в карете, она тем самым помещала в ней все, что у нее было. Однако она сочла за лучшее не посвящать в это обстоятельство доктора, потому что, хотя он и был сейчас достаточно благодушно настроен, она не решалась еще раз рискнуть вывести его из себя.

Доктор отправился затем в Грейз-Инн Лейн, Амелия же, как только осталась одна, задумалась над тем, что ей невозможно отправиться в путешествие, не имея в запасе хотя бы одной чистой сорочки. Поскольку у нее оставалось еще семь с половиной гиней, она решила, наконец, вновь посетить своего знакомого процентщика и выкупить из заклада хоть что-нибудь из одежды Бута и своей собственной; разумеется, речь шла лишь о самых необходимых вещах, без которых они не могли уехать из Лондона хоть в сколько-нибудь приличном виде. Это свое решение она и осуществила незамедлительно.

Едва она завершила расчеты с процентщиком (если только человек, ссужающий деньги под тридцать процентов, заслуживает это имя), он осведомился у нее:

– Скажите, сударыня, знаком ли вам человек, который был здесь вчера, когда вы принесли мне портрет?

Амелия ответила отрицательно.

– А вот вы, сударыня, – сказал процентщик, – вы ему знакомы, хотя он и не узнал вас, когда вы были здесь: ваше лицо было почти закрыто капюшоном плаща; но как только вы ушли, он попросил разрешения взглянуть на портрет – и, признаюсь, я разрешил, не видя в том особого вреда. Едва он взглянул на него, как тотчас воскликнул: «Боже мой, да ведь это ее портрет!» Потом он спросил меня, знаю ли я вас. «Да нет, – ответил я, – эту даму я впервые вижу».

Что касается последнего, процентщик (что несколько свойственно людям его профессии) слегка отклонился от истины; на самом деле на вопрос посетителя, знакома ли ему эта дама, он ответил, что это одна несчастная, впавшая в нищету женщина, которая накануне заложила у него всю свою одежду, «и я полагаю, – добавил он, – что этот портрет – последнее ее достояние». Мы сочли уместным сообщить читателю эту деталь, поскольку она может оказаться впоследствии весьма существенной.

Амелия холодно заметила, что почти не обратила внимания на этого человека и едва может вспомнить, был ли тогда в лавке еще кто-нибудь.

– А вот он, сударыня, – продолжал процентщик, – даже очень обратил на вас внимание, потому что после моих слов переменился в лице и попросил меня дать ему глотнуть спиртного. Ого, подумал я про себя, уж не приложил ли ты к этому руку? Вот уж не хотел бы в отличие от иных так сильно кое в кого влюбляться, даже если бы это сулило мне больше процентов, чем я могу ожидать с тысячи фунтов.

Амелия покраснела и с некоторым раздражением сказала, что понятия не имеет, кто этот человек, но, судя по всему, какой-то бесцеремонный малый.

– Разумеется, сударыня, – ответил процентщик, – уверяю вас, он не заслуживает вашего внимания. Это вконец опустившийся человек и, думаю, почти все его движимое имущество принадлежит теперь мне. Надеюсь, однако, вы на него не в обиде, ведь он ничего худого не сказал, а только, что правда, то правда, очень уж расстроился.

Амелии хотелось поскорее закончить этот разговор, а еще больше – вернуться к детям, а посему она поспешила, не мешкая ни минуты, увязать свои вещи, затем наняла карету и, указав кучеру свой адрес, попросила ехать как можно быстрее.

Глава 4, в которой доктор Гаррисон посещает полковника Джеймса

Расставшись с Амелией, доктор собирался было поехать прямо к Буту, но тут же переменил намерение и решил повидать сначала полковника, поскольку счел за лучшее покончить с этим делом до освобождения Бута из-под ареста.

Случилось так, что доктор застал одновременно обоих полковников – Джеймса и Бата. Оба они встретили его чрезвычайно любезно: Джеймс был человек весьма благовоспитанный, а Бат всегда выказывал почтение к духовенству, будучи примерным христианином во всем, кроме своего пристрастия к дуэлям и клятвам.

Наш священник сидел некоторое время, не открывая цели своего визита, в надежде на скорый уход Бата, однако, убедившись в том, что рассчитывать на это не приходится (из двух полковников общество Гаррисона было более по душе как раз Бату), он сказал Джеймсу, что хотел бы поговорить с ним о мистере Буте, и полагает, что может говорить об этом в присутствии его шурина.

– Вне всякого сомнения, сударь, – подтвердил Джеймс, – поскольку у нас с вами не может быть таких секретов, о которых моему шурину не следовало бы знать.

– В таком случае, сударь, – начал доктор, – да будет вам известно, что я явился к вам от несчастнейшей на свете женщины, чьи страдания вы в немалой степени самым безжалостным образом усугубили, послав ее мужу вызов на дуэль; к счастью, письмо было вручено именно ей, но, если бы его вручили тому, для кого оно было предназначено, боюсь, мне не пришлось бы встречаться с вами по этому поводу.