Амелия

– Я сам был такого же мнения, – ответил Бут, – но если поразмыслить над этим более беспристрастно, то почему душевное благородство, проявленное человеком одного сословия или общественного положения, должно удивлять нас больше, нежели те же самые достоинства, обнаруженные человеком, принадлежащим к другому? Любовь, благожелательность, или как это вам еще угодно будет назвать, может быть господствующей страстью у последнего нищего точно так же, как и у монарха, и в ком бы она не зародилась, ее проявления будут одинаковы.

По правде говоря, мы нередко, я боюсь, превозносим тех, кого причисляем к высшему сословию, допуская при этом чрезмерную несправедливость к низшему. В той же степени, в какой примеры, позорящие человеческую природу, отнюдь не редкость среди особ самого высокого происхождения и образованности, так и образцы всего истинно возвышенного и доброго обнаруживаются подчас среди тех, кто не обладает ни одним из этих преимуществ. Я нисколько не сомневаюсь в том, что на самом деле дворцы служат подчас лишь прибежищем уныния и мрака, в то время как солнце правды[103] сияет во всем своем великолепии в простой хижине.

Глава 8 Продолжение истории Бута

– Итак, – продолжал мистер Бут, – оставя гибралтарскую крепость, мы высадились в Марселе, а оттуда добрались до Монпелье без каких-либо достойных упоминания происшествий, кроме тяжелейшего приступа морской болезни у бедной Амелии; однако я был позднее вполне вознагражден за все пережитые мной в связи с этим тревоги благими последствиями этих приступов, потому что именно они, по моему мнению, более способствовали полному восстановлению ее здоровья, нежели даже целебный воздух Монпелье.

– Простите, что прерываю вас, – воскликнула мисс Мэтьюз, – но вы так и не сказали, взяли ли вы деньги у сержанта. По вашей милости я почти влюбилась в этого очаровательного малого.

– Как вы могли подумать, сударыня, – откликнулся Бут, – что я могу взять у бедняги деньги, от которых было бы так мало проку для меня и которые так много значили для него? Впрочем, вы, возможно, решите, что я не сделал этого из гордости.

– Я не склонна относить это ни за счет гордости, ни за счет безрассудства, но вам, мне кажется, все-таки следовало принять его помощь, потому что своим отказом вы, я убеждена, глубоко его обидели. Однако, прошу вас, рассказывайте, что было дальше.

– Здоровье Амелии и ее душевное состояние с каждым днем заметно улучшались, и мы стали с удовольствием проводить время в Монпелье; даже самый большой ненавистник французов и тот согласится, что на свете не сыскать народа, недолгое общение с которым было бы столь приятно. В иных странах, к примеру, завести хорошее знакомство не менее трудно, чем разбогатеть. В особенности в Англии, где знакомство завязывается так же неспешно, как произрастает дуб; поэтому человеческой жизни едва ли хватает на то, чтобы укрепить его по-настоящему, и между семьями редко когда устанавливается тесная близость раньше третьего или, по меньшей мере, второго поколения. Мы, англичане, до того неохотно допускаем чужестранца в свой дом, что можно подумать, будто принимаем каждого за вора. А французы представляют в этом отношении полную противоположность. У них уже одного того, что вы иностранец, вполне достаточно, чтобы обеспечить вам право на всеобщее внимание и наибольшую обходительность, а если вы хотя бы наружностью походите на джентльмена, то им и в голову не придет заподозрить обратное. Дружба французов, конечно, не заходит так далеко, чтобы вам открыли еще и кошелек, но в других странах и такое приятельство – большая редкость. По правде говоря, учтивость в обычных житейских обстоятельствах весьма споспешествует дружбе, и те, кто этого достоинства лишен, редко возмещают его искренностью, ибо прямота, или, точнее сказать, грубость, далеко не всегда служит непременным признаком честности, как это принято считать.