Амелия. Сердце в изгнании

Из-за шампанского, которое она выпила, не думая о последствиях, она пришла в замешательство и даже запаниковала. Ее печаль и чувство одиночества усилились.

«Я навеки в трауре, навеки обесчещена. Это тайна для всех, кроме Софи и ее супруга, но мне хотелось всем прокричать об этом…»

Ночь была ясной, наполненной ароматами. Сквозь пелену слез она смутно видела дверь.

– Нужно спуститься по небольшому лугу, и там, внизу, будет пруд с карпами, – дрожащим голосом прошептала она.

В это мгновение чья-то сильная рука схватила ее за предплечье. У молодой женщины вырвался протестующий крик: она знала, кто стоит рядом с ней, в голубоватой тени ели.

– Отпустите меня, месье де Латур! – взмолилась она. – Мне не нравится Франция, не нравятся ни балы, ни банкеты, ни празднества. Этим вечером мне показалось, что меня поймали в клетку, золотую клетку, где я должна буду оставаться, потому что ко мне внимательны, меня кормят, одевают, заботятся обо мне. Но я не могу…

Эдмон сдержал вздох облегчения. Интуиция подсказала ему, что их подопечная в опасности, и он радовался тому, что отыскал ее.

– Я отпущу вас после того, как вы меня выслушаете. Нет никакой клетки, Амелия. Однако я очень хорошо понимаю, как вы тоскуете, находясь рядом с этими чужими людьми, в этой стране, где образ жизни так не похож на образ жизни в Австрии, а особенно при императорском дворе. Но является ли эта причина достаточно веской для того, чтобы хотеть умереть, обрекая крошечное невинное существо на то, чтобы и его постигла та же судьба?

Молодой женщине стало не по себе от прикосновения пальцев маркиза к ее оголенной коже. Амелия высвободилась.

– Почему вы решили, что я хочу умереть?

– «Пруд с карпами» – вы прошептали эти слова. Он достаточно глубокий, лет десять назад там утонула девочка.

Шокированная, Амелия отшатнулась.

– Думаю, я не пошла бы на это, – призналась она. – Я не впервые борюсь с желанием покончить со всем. Мне всего лишь двадцать, и я произведу на свет ребенка, который никогда не узнает своего отца. Эта мысль не дает мне покоя. Будущее кажется мне печальным, беспросветным! Я никогда не смогу больше ни полюбить, ни выйти замуж… А теперь я попрошу вас оставить меня, я хотела бы вернуться в свою комнату, не привлекая внимания.

– Для того чтобы выброситься из окна и причинить нам невероятную боль и серьезные неприятности? – бросил Эдмон. – Амелия, давайте поговорим, как хорошие друзья. Идемте…

Она проследовала за ним до каменной скамьи, укрывшейся в обвитой жимолостью беседке. Отсюда оркестр был слышен лучше, а меж листвой танцевали вспышки света. Так, летняя ночь наполнялась гармоничными аккордами, которым вторило монотонное пение сверчков.

– Я была бы спокойна, если бы мы были друзьями, маркиз, – призналась Амелия. – Увы, этим вечером ваша супруга произнесла очень неприятные слова, которые заставили меня усомниться в том, что я должна оставаться в вашем поместье.

– О каких же словах идет речь? Софи способна как на хорошие, так и на плохие поступки.

– Ваша супруга заявила, что я вам очень нравлюсь, что вы – мой «пылкий защитник». Мне стало стыдно, и я подумала, что должна покинуть вас, но на всем белом свете нет ни единого места, где я могла бы укрыться. И вы упомянули об этом крохотном невинном существе… Что с ним станет, когда он родится? Этот ребенок будет незаконнорожденным и не сможет носить фамилию отца.

Раздираемый внутренней борьбой, Эдмон де Латур хранил молчание. Он не решался так сразу раскрыть Амелии планы, которые строили они с супругой, будучи уверенными в том, что императрица их одобрит.

– Государыня решила помочь вам, Амелия. Я уверен в том, что она подумала и о судьбе вашего ребенка. Она – мать, женщина с золотым сердцем, которая страдала от того, что не имела возможности заботиться о своих детях. Я узнал об этом от поверенного моего отца. Весной и осенью он отправлялся в Вену. А слуги везде болтливы, что во Франции, что в Австрии. Наш поверенный много чего слышал. Рассказ о несчастьях императрицы тронул меня. Я был всего лишь десятилетним мальчиком, однако мог представить, как суровая эрцгерцогиня София лишает прекрасную молодую женщину радостей материнства.

Теплые, нежные интонации низкого и глубокого голоса маркиза убаюкивали Амелию. Взволнованная, она склонила голову набок.

– К счастью, ее величество смогла сама воспитывать Марию Валерию, – тихо сказала она. – Я благодарю вас за слова утешения, месье, но как быть с тем, что сказала ваша супруга? Она говорила мне о бадинаж, и я не поняла, что она имела в виду.

Эдмон собирался ответить, однако его прервали проходившие невдалеке две юные девушки; что-то напевая, они углубились в полумрак парка. Их светлые платья напоминали причудливые цветы, словно по волшебству возникшие под кронами деревьев. Внезапно они, резко развернувшись, направились назад, туда, где веселились гости.

– Боже мой, эти барышни, должно быть, увидели нас! – разволновалась Амелия. – Мы повели себя непристойно, уединившись здесь вдвоем.