Амелия

Не стану утомлять вас описанием всего того, что произошло при нашей следующей с ним встрече. Я показала Гебберсу письмо, и после недолгих колебаний он признался, что в самом деле женат; и не только признался, но и ловко обратил разоблачение к собственной выгоде, сославшись на этот брак как на причину своих прежних проволочек, чем, сказать по правде, я была не слишком огорчена; мне легче было объяснить его увертки какой угодно низостью, нежели приписать их отсутствию сколько-нибудь сильного чувства; и хотя крушение всех моих надежд как раз тогда, когда они вот-вот должны были осуществиться, повергло меня в крайнее смятение, Гебберсу, тем не менее, едва я пришла в себя, удалось без особого труда убедить меня в том, что он по отношению ко мне руководствовался во всех случаях одной только самой пылкой и неукротимой страстью. На свете нет, мне кажется, такого преступления, которого женщина не простила бы при условии, что оно проистекает из этого источника. Одним словом, я простила ему все, и мне хочется верить, что я не слабее остальных представительниц моего пола. Что и говорить, мистер Бут, его речь завораживала, а перед его обходительными манерами ни одна женщина не могла устоять. И все же, уверяю вас, привлекательная наружность Гебберса была самым незначительным из его достоинств, по крайней мере в моих глазах.

Бут не мог при этих словах не улыбнуться, но мисс Мэтьюз, к счастью, не заметила этого.

– А между тем, – продолжала она, – теперь возникло новое затруднение. Ведь необходимо было как-то объяснить причину отсрочки нашей свадьбы отцу, который каждый день упорно нас поторапливал. Его настойчивость вызывала у меня такое беспокойство, что я в конце концов поддалась на уговоры Гебберса; ах, если бы в пору моей невинности или даже за неделю до рокового дня кто-нибудь предположил, будто я способна решиться на такое, подобная догадка преисполнила бы меня крайним негодованием; да что там, мысль о происшедшем и сейчас повергает меня скорее в изумление, нежели в ужас. Короче говоря, я согласилась бежать с Гебберсом – бросить отца, пожертвовать добрым именем, всем, чем я дорожила или должна была дорожить, – и стала любовницей этого негодяя, коль скоро не могла стать его женой.

Возможна ли более великодушная и нежная жертва, и разве не было у меня оснований ожидать в ответ всего, что только во власти человека, которому я ее принесла?

О последующем я не буду долго распространяться: найдется ли в жизни женщины что-либо достойное упоминания после всего мною рассказанного?

Больше года прожила я с этим человеком в одном из уединенных лондонских переулков и родила от него ребенка, которого Господу, за что я не устаю благодарить небеса, угодно было взять к себе.

На протяжении многих месяцев Гебберс относился ко мне с подчеркнутой заботой и даже нежностью, но, увы, сколь ничтожна была моя радость в сравнении с тем, какой она могла бы быть при иных обстоятельствах. В его обществе моя жизнь была более или менее сносной, когда же он отсутствовал, я испытывала ни с чем не сравнимые муки. Я проводила долгие часы почти в полном одиночестве, поскольку никто, кроме людей, вызывавших у меня презрение, не стал бы поддерживать со мной отношения. Я почти не выходила из дома, чтобы не встретить ненароком кого-нибудь из моих прежних знакомых, ведь при одном их виде мне в душу вонзилась бы тысяча кинжалов. Единственным моим развлечением было крайне редкое посещение театра; обычно я сидела, притаившись где-нибудь на галерее, с дочерью моей квартирной хозяйки. Спору нет, она была девушка рассудительная и обладала многими достоинствами, но каким это было для меня падением – стать подругой столь низкого по своему положению существа! Боже мой, когда я видела женщин моего круга, красовавшихся в боковых ложах, как надрывали мне душу мысли о моей утраченной чести!

– Простите меня, дорогая моя, – воскликнул Бут, – за то, что я вас прерываю, но мне не терпится узнать, что сталось с вашим несчастным отцом, которого я так почитаю и который, я убежден, должен был так горевать, утратив вас?