AMERICAN’ец. Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого

– Известно, что. Пропишут на чёрной доске как подлеца, не заплатившего долг чести, и ославят на всю столицу… Бесчестный подлец граф Толстой Фёдор Иванович – каково звучит?! Чёрт… Вот чёрт! На Москве я б денег в сто раз быстрей собрал! Так ведь мы в Петербурге… И князь Львов, как назло, в белокаменную съехал. Уж он бы точно не отказал.

– Сергей Лаврентьевич сам в долгах как в шелках, – напомнил Фёдор Петрович. – Даром что герой и генерал. Его на этот счёт разве что ленивый не поддевает.

Фёдор Иванович сердито сосал трубку и бурчал:

– А всё одно князь – человек опытный, придумал бы что-нибудь. Хоть подсказал бы, у кого денег занять можно. Кому что наплести, чтобы не отказали… Чёрт! Чёрт! Чёрт! Ну, знать, придётся самому. А ты езжай.

– Может, я лучше у тебя останусь? – с сомнением переспросил кузен.

– Нет уж. Езжай, говорю.

Слова прозвучали холодно и жёстко, их сопровождал столь же холодный жёсткий взгляд. Фёдор Петрович не нашёлся с ответом, обречённо покивал и уехал.

Глава V

Стоило кузену затворить за собой дверь, Фёдор Иванович тут же выбросил его из головы.

Время позднее, утро не за горами, а до тех пор сделать предстояло много. Кто-нибудь другой, проведя больше суток на ногах, для начала решил бы поспать, но деятельный граф о сне даже не думал.

Верный Стёпка дремал за дверью на сундуке в коридоре и по первому зову являлся с трубкой или очередной чашкой кофе: всю ночь Фёдор Иванович дымил без устали и налегал на любимый напиток. Но главное – приводил дела в порядок.

Собственно, дел было не так много – разобрать бумаги да написать письма. И вот ещё: оставшись один, Фёдор Иванович тут же отправил на окраину города порученца. Сказано ему было имя человека, кого надо разыскать хоть на морском дне, хоть на смертном одре, и доставить любым способом, во что бы то ни стало, невзирая на время.

Письма граф устроился писать на конторке. У немца-мебельщика он присмотрел огромное бюро красного дерева, сияющее лаковыми боками и полированной откидной крышкой, которая превращалась в просторный стол; со множеством выдвижных ящичков и потайных полочек, доступ к которым открывали секретные пружины. Ещё третьего дня Фёдор Иванович представлял себе, как славно будет смотреться эта махина в его кабинете; как будет он раскладывать по местам золотые и серебряные монеты, и как на отдельные полки лягут кипы ассигнаций. В бюро нашлось бы место и для надушенных записок от не слишком стеснительных дам, и укромные уголки для всякого рода документов, приличествующих молодому человеку его положения…

…но теперь в бюро не было никакого толку. И времени дождаться, пока солидное приобретение доставят, не оставалось тоже. Поэтому отсутствие денег для уплаты немцу не имело никакого значения.

На маленькой конторке, кроме стопки листов бумаги, едва умещались чернильница и трёхсвечник. Один за другим граф снял с шеи образа и пристроил на полке рядом с канделябром.

С одного образка строго глядел святой Спиридон. Старец был изображён в пастушеской шапке вроде корзины, сплетённой из ивовых прутьев: странный убор носил он, по преданию, всю свою жизнь, даже когда из пастухов стал епископом Тримифунтским.

Над вторым образком – портретом, заключённым в овальный медальон, – явно трудился талантливый художник. Он изобразил невероятной красоты девушку, совсем молоденькую. Волна густых смоляных волос выбивалась из-под цветастой накидки и рассыпалась по плечам. Во взгляде огромных, на пол-лица, тёмных глаз таилась едва сдерживаемая страсть. А от улыбки, легко тронувшей пухлые губы красавицы, веяло печалью.

Какое-то время граф смотрел на девушку, не отрываясь. Потом тряхнул головой, словно отгоняя наваждение; пятернёй взъерошил кудри, взял перо и принялся писать.

Одни письма выходили у него в несколько строк, другие расползались на целый лист. Закончив очередное послание, Фёдор Иванович наскоро пробегал глазами написанное, кивал и ловко складывал бумагу конвертом. Над пламенем свечи расплавлял кончик сургучной палочки и капал небольшую лужицу, скрепляя конверт. Печатью служил именной перстень.

Для разноцветного сургуча и массивного перстня с печаткой в бюро тоже предполагалось отвести ящички. Знать, не судьба… На запечатанном письме граф стремительным почерком надписывал адрес; бросал письмо себе под ноги, на пол – места на конторке не оставалось, – и принимался за следующее.

Посланец Фёдора Ивановича вернулся под утро, когда у ног топтавшегося за конторкой графа белело уже больше десятка посланий. Поручение было выполнено, и помятый Стёпка впустил к хозяину щуплого господина с лицом, которое забывается, едва отведёшь от него взгляд.

– Желаю здравствовать вашему сиятельству, – сказал вошедший с поклоном. – Что за срочность такая? У меня ведь ещё почти неделя…

– Всё переменилось, любезный, – ответил Фёдор Иванович. – Нет у тебя недели, и у меня нет даже одного дня. Как, порадуешь? Или напрасно я надеялся?