AMERICAN’ец

— Да кто ж тебе сказал такую глупость? — удивилась невидимая Пашенька, и пылающий мозг Фёдора Ивановича словно пронзило: а верно, кто? Обрывки мыслей лезли друг на друга. Никому в целом свете не известно, что он жив. Даже наоборот: все знают, что гвардии поручик Толстой принял смерть от рук индейцев и отдыхает теперь в моряцком раю… Он мёртв для кого угодно, кроме горстки алеутов, о которых тоже никто слыхом не слыхивал — что есть они, что нет их…

— Нежить, нежить, — соглашалась Пашенька серебряным голоском.

— А это мы сейчас проверим!

Фёдор Иванович дополз до края нар. Шатаясь от слабости и хватаясь за столбы, он зашлёпал босыми ногами по холодному земляному полу мимо спящих алеутов. Косматый, бородатый, расписанный татуировками, граф добрёл до нар тойона и криво усмехнулся:

— Сейчас проверим…

Под нарами среди охотничьих снастей вождь хранил яд волчьего корня, которым наконечники копий мазали, чтобы кита умертвить. Эдакую тушу — наповал… Верное средство!

Рассудил Фёдор Иванович так: ежели он и вправду нежить — ничего ему от яда не сделается, а ежели живой — никто по нём не заплачет.

Правильно сказала Пашенька: отплакали уже.

Глава VIII

— А я ведь чуть было руки на себя не наложил, — признался Фёдор Иванович отцу Гедеону в первых числах июня.

Со своими алеутами к лету он появился на Кадьяке — привёз на продажу вороха каланьих шкур и прочего охотничьего товара. Старый тойон завёл неторопливые переговоры с купцами, а Фёдор Иванович отправился к церкви, укараулил иеромонаха и встал на пути, распахнув объятия.

Трудно, почти невозможно было признать графа в смуглолицем чернобородом детинушке, да и алеутские одежды с толку сбивали — рубашка-парка из птичьих шкурок с красным воротником, тюленьи тонкие штаны чуть ниже колен и высокие мягкие сапоги. Испугался бедный Гедеон, перекрестил незнакомца, как наваждение:

— Свят, свят, свят! — а тот знай пританцовывал по-туземному с широко раскинутыми руками и смеялся:

— Встречайте, встречайте ягнёнка заблудшего, ваше преподобие! Поди, не чаяли уже меня живым увидеть?

Гедеон присмотрелся и ахнул.

— Господи боже ты мой… Ваше сиятельство?! — заговорил он, всплёскивая руками. — Фёдор Иванович, голубчик… Да мы же вас ещё по осени схоронили… Я сам и отпевал… В сентябре «Нева» пришла, говорят: убили графа колюжи проклятые… Мы теперь вас в службах заупокойных поминаем купно с морячками, на Ситке погибшими… Да как же это?! Радость какая, господи… Неужто и вправду живой?! А шапка-то, шапка — вылитый Спиридон!

Фёдор Иванович и впрямь носил особую шапку, но не как у святого — из ивовых веток, в корзинку сплетённых, — а охотничью алеутскую: длинный козырёк без донышка, украшенный клыками зверей, с пучками усов морского льва на затылке. Снял он шапку, перестал улыбаться и чуть не до хруста Гедеона обнял, примолвив:

— Я вправду живой, ваше преподобие. Живой! Ещё поднажать или так поверите?

Иеромонах поверил. Он торопился по делам и пригласил вечером заходить в гости:

— Найдёте легко, для духовных Компания дом отвела между правительским домом и компанейской баней, всякий покажет. Тесно живу, но — в тесноте, да не в обиде…

— Зайду непременно, — пообещал граф, — только мне бы сперва помыться, побриться и вид себе вернуть человечий. Где тут у вас хороший цирюльник? И одежду сменить надобно.

Теперь уже алеуты не сразу признали Фёдора Ивановича, когда он явился к условленному месту встречи — с подстриженными расчёсанными волосами, при бакенбардах и в европейском платье. На месте сбритых усов и бороды забавно смотрелись открывшиеся светлые пятна: ниже носа и скул кожа не загорела. Впрочем, туземцы не находили в клоунской раскраске графа ничего забавного — бывает и так.

— Что купцы говорят? — спросил Фёдор Иванович тойона.

Старик вздохнул.

— Однако, цену сбивают. Хороший год, хорошая охота. У всех товару много.

— Это понятно, — сказал граф. — Где много продают, там дешевле купить можно. Не ходи больше никуда, меня жди.

Фёдор Иванович пошевелил плечами в непривычно тесной одежде. От белья он тоже отвык, оно тёрло в самых деликатных местах. Но для переговоров с купцами надо было выглядеть по-европейски.

Путь графа лежал в правление Российско-Американской Компании. Там ему обрадовались, хотя и не так искренне, как отец Гедеон. Посетовали — мол, явись его сиятельство на Кадьяк парой дней раньше, мог бы застать «Неву». А теперь Лисянский забрал каланьи шкуры с компанейских складов и пошёл на Ситку, чтобы проведать Баранова. Дальше капитан собирался взять курс на китайский Кантон и там продать меха.

— А что, хорошая выходит коммерция нынче? — между делом поинтересовался Фёдор Иванович, и словоохотливый служитель гордо поведал о своих торговых успехах.