Америка

— Собственно, я не знаю, — ответил Робинсон. — Но думаю, ничего особенного; во всяком случае, он сам никак не поймет. Я ведь говорил с ним об этом, и не раз. Он каждый день поджидает меня вон там, на углу; если я прихожу, то рассказываю ему новости; если не могу прийти, он ждет полчаса, а после уходит. Для меня это был неплохой приработок, так как новости он оплачивает весьма щедро, но с тех пор, как об этом проведал Деламарш, мне приходится все ему отдавать, и из-за этого я хожу туда реже.

— Но чего же хочет муж? — спросил Карл. — Что ему надо? Он ведь слышит, что она знать его не желает.

— Да, — вздохнул Робинсон, закурил сигарету и, широко взмахнув рукой, выпустил вверх дым. Затем он словно бы передумал и добавил: — Я-то здесь при чем? Я знаю только, что он отдал бы кучу денег, чтобы лежать тут, на балконе, как мы.

Карл встал, облокотился на перила и посмотрел вниз. Луна уже взошла, но ее свет еще не проник в глубину улицы. А улица, такая пустынная днем, наполнилась людьми — особенно много их было в подворотнях; движения всех были медлительны и неуклюжи, рубашки мужчин, светлые платья женщин чуть белели в темноте, все были без головных уборов. Многочисленные балконы теперь были сплошь заняты; там при электрическом свете сидели семьями — смотря по величине балконов — вокруг маленьких столиков или в креслах, поставленных рядом, или просто высовывали головы из комнаты наружу. Мужчины сидели, широко расставив ноги и высунув ступни сквозь решетку балкона, и читали газеты, листы которых почти касались пола, или играли в карты — похоже, молчком, сильно шлепая картами об стол; на коленях у женщин лежало шитье, они лишь изредка поглядывали на домашних или на улицу. На одном из соседних балконов, как заведенная, зевала белокурая хрупкая женщина, закатывая при этом глаза и прикрывая рот бельем, которое она чинила; даже на самых крохотных балкончиках дети умудрялись гоняться друг за другом, надоедая родителям. Во многих комнатах были включены граммофоны, выплескивавшие на улицу песни или оркестровую музыку; на этот шум никто не обращал особенного внимания, только временами по знаку главы семьи кто-нибудь спешил в комнату, чтобы сменить пластинку. У иных окон виднелись совершенно неподвижные влюбленные парочки; в окне напротив Карла как раз стояла такая пара — одной рукой юноша обнимал девушку, а другой щупал ее грудь.

— Ты знаешь кого-нибудь из этих людей? — спросил Карл Робинсона, который тоже встал и, так как его знобило, кроме одеяла закутался еще в шаль Брунельды.

— Почти никого, тем-то мое положение и плохо, — сказал Робинсон и притянул Карла поближе, чтобы прошептать ему на ухо: — Иначе мне бы не на что было сейчас жаловаться. Ведь ради Деламарша Брунельда продала все, что имела, ради него со всем своим добром переехала сюда, в этот дом на окраине, чтобы полностью посвятить себя ему и чтобы никто ей не мешал; впрочем, это тоже было желание Деламарша.

— А прислугу она уволила? — спросил Карл.

— Совершенно верно, — ответил Робинсон. — Где здесь прислугу-то размещать? Слуги — люди очень привередливые. Однажды Деламарш при Брунельде пощечинами вытурил одного такого из комнаты, не единожды оплеуху отпустил, пока этот субъект выкатился за дверь. Остальные слуги, конечно, столкнулись с первым и подняли на лестнице шум, тогда Деламарш вышел к ним (я в ту пору был не слуга, а друг дома, но все-таки присоединился к слугам) и спросил: «Чего вы хотите?» Самый старый слуга, некто Исидор, в ответ на это сказал:

«Нам с вами говорить не о чем, наша хозяйка — госпожа Брунельда». Как ты, вероятно, понимаешь, они весьма уважали Брунельду. Но она, не обращая на них внимания, подбежала к Деламаршу — в те времена она была еще не такая грузная, как теперь, — обняла и поцеловала его при всех, называя «милым Деламаршем». «Да выпроводи же ты этих обезьян», — сказала она в конце концов. Обезьяны — это, конечно, слуги; вообрази, какие они скорчили физиономии. Затем Брунельда поднесла руку Деламарша к кошельку, который она носила на поясе, Деламарш открыл его и начал рассчитывать слуг; Брунельдино участие в платеже свелось к тому только, что она стояла тут же с открытым кошельком на поясе. Деламаршу приходилось часто запускать в него руку, так как он раздавал деньги, не считая и не проверяя, кому сколько положено. Под конец он заявил: «Раз вы не хотите со мной разговаривать, я скажу вам от имени Брунельды: собирайтесь и вон отсюда». Так они были уволены, кое-кто вчинил юридический иск, Деламаршу пришлось даже явиться в суд, но об этом я ничего определенного не знаю. Только вот, уволив слуг, Деламарш сразу сказал Брунельде: «Итак, теперь у тебя нет прислуги». Она ответила: «Но ведь есть Робинсон». После чего Деламарш воскликнул, хлопнув меня по плечу: «Ну, все в порядке, ты будешь нашим слугой». А Брунельда потрепала меня по щеке. При случае, Россман, не увиливай, дай ей потрепать тебя по щеке. Это ужасно приятно.

— Значит, ты стал слугой Деламарша? — подытожил Карл.

Робинсон уловил нотку сочувствия в этом вопросе и ответил: