Америка о’кей

Я хочу (у!) вблизи видеть, что делается в тронном зале.

Информация — это все.

Мусор — это информация. За что (о!) я его и люблю, люди.

Из предосторожности я не показываюсь.

Застываю черным пятном на черном (темном) фоне колонны.

Потихоньку — у, тсс! — вытягиваю шею. Шею рептилии.

(«Ричард — помесь черепахи с крокодилом».)

И плачу — крокодиловыми слезами. (Ахахахахах! Ах!)

Мой отец и красавчик Иоанн обмениваются нежностями.

Я нежностями с детства (сроду) не избалован, а теперь уж и подавно без них обойдусь.

А где кардиналы?

Вот они, колдуют над компьютером. Компьютер все тот же — допотопный, ржавый. Мертвый хлам.

Но у них — ух ты! — он работает. Вибрирует, пыхтит, весело дребезжит.

Барахло. О, не совсем, конечно. Просто я обогнал эту штуковину. Ууу, ум может совершать все новые и новые операции вплоть до экстралогических, при условии, что запоминающее устройство способно постепенно аннулировать прежние результаты.

Разум располагает ограниченной площадью.

Степень прогресса в области познания определяется количеством мусора (устарелой информации), которое память в состоянии переварить и забыть.

Все упирается в мусор, дорогие мои люди.

Идти по пути прогресса — значит забывать.

Кардиналы внимательно изучают данные, полученные на компьютере.

У-у, у них явно недовольный (расстроенный) вид.

Кардинал Далласский Матфей сплющивает зубами сигару и с размаху — ах ты! — бьет по компьютеру ногой.

— Дрянь, сволочь!

Машина молчит. Не ропщет.

Троица подходит к папе (с великим благоговением).

— Эдуард, — тихо говорит государственный секретарь.

— Ммммм.

Что должно означать: да не морочьте вы голову, ух, не мешайте нам с Иоанном любезничать.

— Извини, Эдуард, — не унимается Марк, — так сказать, дела обстоят не ахти.

Ему вторит Матфей:

— Прямо-таки из рук вон.

— Темпы производства неминуемо снизятся, — подливает масла в огонь Лука.

Эдуард недовольно поднимает брови и вопросительно смотрит на своего Иоанна.

— Ммм. Ммм?

Иоанн кивает.

— Отлично. — И тут же, насупившись, машет головой. — Прошу тебя, Эдуард, не впутывай ты меня в эти дела.

Ах ты!

Эдуард не оставляет без внимания просьбу Иоанна:

— Верно, верно.

Разговор, похоже, окончен, но теперь уже я подаю голос: «Хм», дабы привлечь внимание двух — ух! — голубков (беленькие, что тот, что другой) к кардиналам.

Каковые, по-моему, имеют сказать нечто серьезное, и меня интересует, что именно.

— Так вот, — с расстановкой говорит Марк. — Если мы, так сказать, не примем незамедлительные меры, наш экономический план может провалиться.

Матфей бормочет, не выпуская изо рта сигары:

— Этого ни в коем случае нельзя допустить, о’кей?

Эдуард думает — несколько секунд, затем говорит (решительно) «ммм» на ухо верному Иоанну (красавчику).

Божий глас схватывает на лету.

— Отлично. Папа хочет знать, сколько фунтов на душу населения?

Лука с готовностью отвечает:

— Пятилетним планом предусмотрено на четвертый, то есть на нынешний, год выбрасывание каждым гражданином в среднем по сорок фунтов мусора в день.

Матфей размахивает перфолентой с данными компьютера. Губы, обхватившие сигару, ууу, горестно сжаты.

— О’кей. А у нас и по двадцать пять не выходит.

— Верно, верно. Скверно, скверно. Ммм.

— Отлично, — переводит Иоанн. — Папа говорит, что с подобным положением мириться нельзя.

Кардиналы начинают шептаться. Но для моего привычного уха (ха-ха-ха) явственно каждое слово в их разговоре.

Марк предлагает сделать ставку (ух ты) на форсированное потребление готового платья.

Матфей, напротив, ратует за продовольственные товары. Включая стиральные порошки. Ишь ты.

Лука — поборник просвещения.

— Книги, книги и еще раз книги, — настаивает он, и при этом бородка у него дрожит. — Минимум по семь с половиной штук на человека ежедневно. Книг можно покупать бесконечно много, все равно никому и в голову не придет собирать библиотеку.

Поняли, друзья? Каждый гнет свою линию.

Так всегда. О да!

Вечно одно и то же. Всяк дует в свою дуду.

У-у! У-у! У-у!

Папа прикрыл глаза: думает. Наконец он вверяет долгожданное «ммм» Иоанну.

— Отлично, — радостным голосом произносит красавчик, бросив на папу (моего отца) восхищенно-влюбленный взгляд. — День отказа. Эдуард считает, что торжества в честь основания нашей церкви, церкви отказа, следует отметить грандиозным почином — Днем отказа. Потрясающе. В этот день все граждане сделают исключительно большие покупки. Рекордсменов ждут медали, дипломы и призы. Все на штурм рекордов; магазины, где прилавки опустеют раньше, получат премии — разумеется, товарами.

— О’кей, хорошая идея, — поддерживает Марк. — Мы еще шире вовлечем народ в разные конкурсы, обрушим на него новые диаграммы, цифры (очки), товары по льготным ценам. Так сказать, массированный удар.

— Наш Эдуард всегда на высоте положения, — подпевает Лука.

А, то-то же! Эдуард — мой отец. Ооо!

Матфей, пожевав, одобрительно выплевывает кусок сигары.

— День отказа. Недурно звучит, думаю, понравилось бы даже противникам, еретикам, раскольникам. Если бы они у нас были, ихихихи, ахахахаха. О’кей. Для производства это будет как глоток кислорода, и-и-и. И веру укрепит.