— Да, это сильный ход, — признал после непродолжительного размышления жандарм. — Хотел было поинтересоваться — как вы, собственно, надеетесь выйти на контакт с террористами, не впутывая в это дело свою Службу, но вспомнил о ваших странных отношениях с Анной Александрович…
— Помилуйте, что ж странного вы находите в такого рода отношениях между бравым офицером и красивой женщиной? — сумел рассмеяться Расторопшин, ощущая внезапную и острую потребность хорошенько глотнуть из бутылки на столике — а потом проломить той бутылкой череп собеседнику… — В любом случае, это — дело прошлое, плюсквамперфект.
— Дело прошлое, но старая любовь не ржавеет, верно? Вы, чувствуется, слишком долго просидели в своем приграничье, ротмистр, а тем временем у нас тут, в столицах, сменились правила игры; и — видит Бог! — ту смену правил затеяла не наша сторона… Так что не удивляйтесь, если вашей бывшей подруге, «Валькирии революции», в случае чего не станут предоставлять трибуну открытого судебного процесса, а вместо того просто застрелят при аресте — получив за то официальное взыскание и неофициальное поощрение.
— Вы правы, ваше превосходительство: мне крайне не нравятся эти новые правила, со всех сторон не нравятся. Понимать ли это как намек, что мне следует принять
Генерал уже открыл было рот для ответа, но тут на пороге гостиной возник новый визитер — в гражданском, но с выправкой. Вид визитер имел похоронный, а взгляд его, брошенный на ротмистра и тут же отдернутый прочь, ясно говорил о том, что принесенные новости касаются именно его персоны, и новости эти скверные… Чувырлин, похоже, пришел к тем же выводам, поскольку, двинувшись встречь гонцу, бросил своим через плечо: «Держите его на мушке!»; что и было теми незамедлительно исполнено.
Тихий разговор за дверьми затянулся минуты на три; засим генерал воротился, сопровождаемый понурым гонцом, и теперь во взоре его, устремленном на Расторопшина, можно было при желании прочесть даже что-то вроде человеческого сочувствия.
— У меня для вас плохие новости, ротмистр — хуже не бывает. Ваш кавказский друг только что похоронил вас окончательно — и как разведчика, и как… ну, вы поняли.
— А какие-нибудь подробности можно?
— Можно. Вам теперь — всё можно…
— Спасибо за ясность.
— Не за что,
— Полные кранты…
— Не-е, это еще — не полные!.. Это всё еще можно было бы, с грехом пополам, замести под коврик, но только вот на месте событий оказался английский репортер — ну, так уж вот совпало… Так что ждем-с завтра продолжения тех таймсовских повествований о злоключениях «героического офицера Растопчина, от царской тайной полиции умученного». И ведь придется теперь, Павел Андреевич, соответствовать: как говорится, ничего личного…
— Ну да, расследование-то засекреченное, от собственного начальства прежде всего — а тут живой свидетель, да еще и профессионал из конкурирующего ведомства… — степенно покивал Расторопшин и вдруг зашелся в издевательском хохоте, аж до смахиваемых запястьем слезинок.
— Вы находите ситуацию смешной, ротмистр? — искренне, похоже, изумился генерал.
— Да чего уж тут смешного, ваше превосходительство… Просто мне представилась в чуть ином свете та кавказская история с освобождением Ветлугина. Я тогда, извольте ли видеть, оказал ему срочную помощь — совершенно его не спросясь и чисто по собственному разумению — и вот теперь этот наш геогрАф возвращает мне тот должок с процентами. Нет, воистину — ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным!