— …Короче говоря, — резюмировал Командор, — Калифорния вышла из Крымской войны фактически державой-победительницей; во всяком случае, калифорнийцы предметно показали всему «цивилизованному миру», что их лучше иметь в союзниках, чем во врагах. А авторы той затеи с Министерством колоний просто не представляют себе, до какой степени мы тут для них безразличны, и сколь слабый толчок требуется, чтобы они там задались естественным вопросом: «Для чего Калифорния нужна России, понятно — наше золото; а вот для чего, собственно, Россия нужна Калифорнии?»
— А как в эту картину вписываются странно умершие министры колоний?
— Петроград честно пыталась договориться с Петербургом о том самом «особом порядке» введения у них там Манифеста, что сразу пришел в голову и вам, однако представитель Компании так ни разу и не был принят
— А что думают на сей счет
— Насколько нам известно, ничего они не думают. В любом случае, делать за генерала Чувырлина его работу мы не станем — это, надеюсь, понятно?
— Так точно!
— И кстати, обращаю ваше внимание, ротмистр, вот на какое обстоятельство: те, кто сейчас
— Ясно, — пробормотал Расторопшин, возвращая конверт. — Так я, стало быть, имею шансы познакомиться с этим самым Шелленбергом?
— Надеюсь, что до этого не дойдет, — сухо усмехнулся Командор. — Очень надеюсь… Ну, вот, собственно, и всё, Павел Андреевич! Больше вам ничего знать не надо, и даже вредно. С сего момента вы — в автономном плавании: попутного ветра и семь футов под килем!
Прощальных объятий, понятно, не последовало — ограничились рукопожатием. Расторопшин хотел было съязвить напоследок насчет «пожатья командоровой десницы», но что-то удержало: «Суеверным становлюсь, однако…» Прикинул — есть ли что-нибудь, за чем следовало бы вернуться в гостиницу; по всему выходило, что нет — револьвер, понятное дело, и так при себе, а зубная щетка будет лишь
Часть вторая
Санкт-Петербург — северная Атлантика
(сентябрь-октябрь 1861)