Америка, Россия и Я

Двадцать или двадцать пять компьютеров стояли на столах в кабинете у Филис и показывали стоимости всех акций всего мира в данную секунду, в данный момент на биржах всего мира — в Токио, Лондоне, Нью–Йорке.

Мелькали акции фирм всего–всего на свете: от супов до «Боингов», от булавок до «Ламброгиний». И подпрыгивали!

— Акция «Texas Instruments» стоит… Акция «Exxon» -… «IBM» — …

Филис показывала мне:

— Эти акции вчера стоили двадцать долларов, а сегодня взлетели до небес, а эти упали, так грохнулись… А вот эти акции — самые надёжные вложения! Как только у вас появятся деньги, то вложите их во что‑то твёрдое!

Я не понимаю, что значит «твёрдое», что означает «твёрдые» акции? Мне не представить, как деньги независимо от тебя играют, не подчиняясь никаким санкциям правительства, то прибавляясь, то исчезая. И где тот политический эконом, который может это определить? И что конкретно показывает акция в данный момент — какую ценность? Деньги как самостоятельная ценность? Или деньги как мерило ценности других вещей?

И чего только я не учила про деньги! Изучала прибавочную стоимость, получала внушения по политической экономии, уверения про «товар-деньги–товар», толстый «Капитал» бедного Карла Маркса могу рассказать во сне, как и все советские люди, проходящие его с горшка… А живых взаимодействий себя через акции с психологическим пространством других людей не испытывала, — говорила я Филис.

Как любопытна мне психология в символе денег?!

После этого визита я решила: как только у нас появятся лишние деньги, то я куплю какие-нибудь акции. Вложу деньги во что‑то твёрдое.

Проехав вечерний, нарядный, рождественский Блаксбург, после крутого поворота дороги мы увидели ряды светящихся окон двухэтажного здания, зачарованно стоящего на холме. Филис рассказала нам, что это — один из лучших американских домов для престарелых. Там живут люди на полном обеспечении, уходе, окружённые заботами и наблюдением врачей, психологов, поваров и просто желающих — «волонтёров», устраивающих для них всяческие развлечения и забавы.

— Директор у них, — говорила Филис, — человек бесконечно заботящийся о своих подопечных, поддерживающий всякие интересные идеи, разнообразящие их жизнь; и моё пожелание спеть с нашим хором рождественские хоралы принял восторженно.

Дорога поднялась по холму прямо к иллюминированному входу с колоннами и деревьями, с развешанными на них маленькими неоновыми лампочками вместо листьев…

Десять или двенадцать человек — «хористов» — уже ждали нас в холле, держа в руках слова с нотами.

Филис сразу же распорядилась начинать пение.

— Тихая ночь! Святая ночь!

Silent night! Holy night! — раздались первые слова в ярко освещённом коридоре с подвешенными бра, украшенными зелёными веточками, и зеркальным паркетным полом. В коридор выходили двери, украшенные венками из веток и бантиков. Все двери были закрыты, и на звуки пения никто не высовывался, не любопытствовал. Несколько фигур, видневшихся в глубине коридора, исчезли при приближении медленно двигающегося хора.

Одна из дверей была приоткрыта: в небольшой чистенькой комнате с окном и белым столом на кончике кровати сидела молоденькая девушка, которая посмотрела на поющий хор с испуганновиноватым видом, и быстро–быстро стала поправлять одеяло, под которым, по–видимому, лежала её бабушка. Лежавшая, не повернув головы и не изменив позы, продолжала тихо о чём‑то разговаривать с внучкой, будто звуки пения были звуками жужжания мух.

Дверь в комнату напротив была открыта, но захлопнулась, оставив дрожать венок с бантиком, когда хор приблизился.

Маленький хор завернул за угол и остановился около комнаты с широко открытыми настежь двустворчатыми стеклянными дверями. Это была общая зала. На несколько секунд хористы остановились молча перед дверью, перелистывая ноты. Я гляжу.

Всё обширное пространство комнаты–залы заполняют столики со свечками и сидящими за ними людьми. Одна стена залы — полностью зеркальная, и всё происходящее отражается в ней, удваивая всё и увеличивая, казалось: две гигантские ёлки стоят посреди залы, два горящих камина; без числа столиков, с сидящими — будто гигантский зал с множеством людей…

Только встретившись со своим изображением, отражающемся в зеркале, я понимаю, что это — оптическое обманное свойство зеркала: правая рука человека есть левая рука его изображения — по сказаниям, есть волшебные зеркала, в которых можно видеть, что делается во всём мире, равно как и прошедшее и будущее.

За каждым из столиков сидят группами люди, занимаясь чем‑то тихим между собою, перебирая что‑то с места на место.

Что они делают? Ворожат в сочельник? Или играют в незнакомую американскую игру? У некоторых в руках, похоже, карты?