Америка, Россия и Я

— Лев Николаевич хотел элементизировать материальную жизнь, чтоб человек мог обратиться к духовной. И я, не разбогатев, как в детской американской игре «Life», ушёл в деревню. Рисую и живу от продажи моих творений, можно сказать, духовно.

— В этом пруду, — продолжал Юра без всякого перехода, когда наша тропинка подошла к озеру с тёмно–серой водой и спадающими в неё ветками кустарников и небольшим ручьём, низвергающимся с известкового отвесного уступа, — у Юры есть свой водопад, — я разводил рыбу, и сейчас, нет–нет, да выловим что‑нибудь оригинальное. Поджидая ужина, зайдёмте ко мне в мастерскую.

Мастерская была пристроена к дому, у стен рядами стояли подрамники, обтянутые холсты, эскизы, картины. Два больших мольберта с полулежащими на них приготовленными фактурными поверхностями–подмалёвками. На стенах висели готовые произведения — картины с сюжетами из окружающей природы в дневном и вечернем освещении: синие дали гор, взятые с высоты, с облачным небом, зима в горах при закате солнца, бело–розовые лилии в пруду, только что виденные, с карминовыми пятнышками, водопад из воды, льющейся вертикально по скалам, как разлитое зеркало. Река всей своей шириной падает в глубину.

И совсем из другой природы: на громадном полотне стоял злобный тигр с красно–фиолетовой разинутой пастью; обнажённое женское тело без головы, с бегущими по нему капельками прозрачной воды. Богатая гамма красок с гармоничным колоритом.

— У меня нормальный реализм, — показывает Юра на разинутую пасть тигра. — Я не претендую на высший шаг в искусстве. Вот, посмотрите, этот «тиграшка» уже продан за несколько тысяч. Людям нравятся красивые животные и пейзажи. Всё без выкрутас.

— А у меня выкрутасы, — говорит Яша. — Плавучую округлость линий, заключённую в природе, хочу перенести на полотно — понять внутреннюю мысль, структуру каждого предмета.

— Если вы не кормитесь от этого понимания, то — можно переносить на полотно структуру предмета, понятие, мысль. А если кормитесь — то — копия с природы, чуть–чуть подслащенная, капля профессионализма, и это — о'кэй. Вот эта картина — в нише холма лежащий крестик — галлерист понимает, что это быстро найдёт покупателя. Захочет ли он в вас «вкладывать деньги», как тут говорят: в рекламу, в организацию выставок? Что он получит обратно? «Тиграшка» тоже быстро пристроится, а со смыслом, с внутренней мыслью — останетесь сами по себе; эти мои скептические, даже циничные воззрения — результат моего опыта: эпохе не нужны Леонардо да Винчи, да и графы–меценаты повывелись. Миром правят деньги — знамя хлеба насущного. Нищие будут блаженны духом.

Так Юра резюмировал свою жизненную правду и пригласил нас отведать выловленную из своего озера рыбу, зажаренную Ингой целиком. Несмотря на разницу во вкусах на искусство, на тиграшек, крестики и выкрутасы, кушанье из рыбы оценили все как изысканное. На рыбе все вкусы сошлись.

Из‑за снеговой занесённости и недоступности наши встречи с Солоневичами прервались на целую зиму, и только по весне мы увиделись, пригласив их к нам на ужин, устраиваемый нами в честь приезда гостей: нашей приятельницы Рахили, с двумя близнецами Пашей и Егором, друзьями Ильи, Павла Литвинова с семьёй и Андрея Амальрика с женой.

— Вхожу с первого этажа, а оказываюсь на втором — как это так? — удивилась Рахиль, войдя в дом.

— И я всё время удивляюсь этому входу.

О каждом из ожидаемых гостей Рахиль что‑то знала и слышала:

— Я привезла из Москвы наказ от писательницы Евгении Гинзбург: отыскать где‑то в Америке Ивана Солоневича и передать ему от неё глубочайший поклон — настоящему мужчине и человеку. Это он?

— Нет, это его сын Юра, а Иван умер в Венесуэле или убит КГБ, как думает Юра. И поклон передадите сыну.

— Жену Амальрика зовут Гюзель, она татарка, я с ней была знакома в Москве.

— Я тоже немножко татарка — трудно сказать, на какую часть, — дедушкин дедушка был татарин. Восток и Запад соединяются в любом русском лице.

— Я знакома с отцом Маши Литвиновой — Львом Копелевым — мы были соседями в Москве, он тоже настоящий мужчина, — произнесла Рахиль, а в дверях появились Литвиновы и Амальрики.

Кажется, что Рахиль знала всех.

— У вас такой запах варёного лука по всей окрестности — это моё любимое лакомство, сваренные головки лука, — сказала Гюзель, сразу же ошарашив меня таким своеобразным вкусом и дикой красотой глаз.

Некоторые изящно–странные человеческие лакомства я помнила с детства: накрошенный в подсолнечное масло чёрный хлеб с луком и солью — любимое кушанье моей Рязанской бабушки; оладьи из сырой картошки, кулеш из пшена, ржаной пшеничный кисель на опаре, — обожала моя Калининская бабушка и тётки. Однако голый варёный лук?! Как эта татарка не стыдится своего вкуса! Спорят о вкусах? Или нет?

— Я подарю вам целых две, — сказала я, — и подам их на отдельном блюдечке с золотыми ободками. И, достав из красно–бурого борща две светло–лиловые луковицы, — пригласила всех к столу. Пока рассаживались, подъехали Солоневичи.