Америка выходит на мировую арену. Воспоминания президента

С того времени и по сей день было бы совершенно невозможно заставить меня почувствовать, что немцы на самом деле иностранцы. Привязанность, Gemuthlichkeit (качество, которое не может быть точно передано ни одним английским словом), способность к тяжелой работе, чувство долга, восторг от изучения литературы и науки, гордость за новую Германию, более чем добрый и дружеский интерес к трем странным детям – все это проявления немецкого характера и немецкой семейной жизни произвели на меня подсознательное впечатление, которое я ни в малейшей степени не определил в то время, но которое все еще очень живо сорок лет спустя.

Напряженная жизнь

Когда я вернулся в Америку в возрасте пятнадцати лет, я начал серьезно учиться, чтобы поступить в Гарвард под руководством мистера Артура Катлера, который позже основал школу Катлера в Нью-Йорке. Я не мог ходить в школу, потому что по некоторым предметам знал намного меньше, чем большинство мальчиков моего возраста, а по другим – намного больше. В естественных науках, истории и географии, а также в неожиданных частях немецкого и французского языков я был силен, но прискорбно слаб в латыни, греческом и математике.

Мой дед построил свой летний дом в Ойстер-Бей за несколько лет до этого, и теперь отец сделал Ойстер-Бей летним домом для своей семьи. Параллельно с подготовкой к поступлению в колледж я занимался практической изучением естественной истории. Я работал с большим усердием, чем с умом или успехом, и сделал очень мало дополнений к сумме человеческих знаний; но и по сей день можно найти некоторые малоизвестные орнитологические публикации, в которых записаны такие вещи, как, например, то, что в одном случае рыба-ворона, а в другом ипсвичский воробей, были получены неким Теодором Рузвельтом-младшим. в Ойстер-Бей, на берегу пролива Лонг-Айленд.

Осенью 1876 года я поступил в Гарвард, который окончил в 1880 году. Мне очень понравился колледж, и я уверен, что он пошел мне на пользу, но только в общем плане, потому что в моей реальной учебе было очень мало того, что помогло мне в дальнейшей жизни. Моя неспособность, возможно, была частично вызвана тем, что я не проявлял интереса к предметам.

Перед тем, как покинуть Гарвард, я уже написал одну или две главы книги, которую впоследствии опубликовал, о морской войне 1812 года. Эти главы были настолько сухими, что по сравнению с ними словарь показался бы легким чтением.

Я был недостаточно развит, чтобы заставить себя проявлять разумный интерес к некоторым предметам, которые мне поручали – например, к характеру Гракхов. Очень умный и прилежный парень, без сомнения, сделал бы это, но лично я дорос до этого конкретного предмета только много лет спустя. Действия фрегатов и шлюпов между американскими и британскими морскими тиграми 1812 года были гораздо более доступны моему пониманию. Я уныло работал над Гракхами, но лишь потому, что должен был; мой добросовестный профессор с достойным лучшего применения упорством тащил меня по теме изо всех сил, но я был на редкость идееотталкивающим.

В то время у меня и в мыслях не было заниматься общественной деятельностью, я никогда не изучал ораторское искусство и не практиковался в дебатах. Лично я не испытываю ни малейшей симпатии к дискуссионным состязаниям, в которых каждой стороне произвольно присваивается определенное предложение и приказывается поддерживать его без малейшей ссылки на то, верят ли те, кто его поддерживает, в него или нет.

Я знаю, что при нашей системе это необходимо для юристов, но я решительно не верю в это в отношении общего обсуждения политических, социальных и экономических вопросов. Что нам нужно, так это выпустить из наших колледжей молодых людей с горячими убеждениями в правоте своей стороны, а не молодых людей, которые могут привести веские аргументы в пользу того, что правильно или неправильно, в зависимости от их интересов.

Нынешний метод ведения дебатов на такие темы, как «Наша колониальная политика», или «Необходимость военно-морского флота», или «Надлежащая позиция судов в конституционных вопросах», поощряет именно неправильное отношение среди тех, кто принимает в них участие. Нет никаких усилий, чтобы привить искренность и силу убеждения. Напротив, конечный результат состоит в том, чтобы заставить соперников почувствовать, что их убеждения не имеют ничего общего с их аргументами.

Мне жаль, что я не изучал ораторское искусство в колледже; но я чрезвычайно рад, что не принимал участия в дебатах того типа, в которых акцент делается не на том, чтобы заставить оратора правильно мыслить, а на том, чтобы заставить его бойко говорить в пользу своей стороны без оглядки на убеждения.

* * *

Я был достаточно хорошим учеником в колледже – насколько я помню, чуть ли не в десяти процентах лучших в своем классе, хотя не уверен, означает ли это десять процентов от общего числа поступивших или только тех, кто закончил.