Американец

— В восемь вечера. Приходи громко посмеяться над моими сценическими ремарками, ладно? Кстати, ты привез мне что-нибудь нормандское из Италии? Ах да, ты туда еще не добрался. И не забудь после того, как опустится занавес, бурными и неутихающими аплодисментами вызвать меня на бис два или, еще лучше, три раза. Не забудешь?

— Договорились. А наши мальчики там тоже будут? Тогда мы могли бы все вместе сходить куда-нибудь пообедать до спектакля. Или заскочить в ближайший ресторанчик, чтобы перекусить после.

— Сначала надо получить разрешение Сам-Знаешь-Кого!

— Нет, это совсем не обязательно, — заверил ее Палмер, тут же вспомнив условие соглашения о разводе, гарантирующее «неограниченный доступ к детям».

— Увы, придется. Давай я позвоню тебе в офис.

— Да, конечно, но только завтра после обеда. Не раньше. О моем возвращении никто пока не знает.

— Собираешься застать врага врасплох? Как ассирийцы на рассвете?

— Что-то вроде того.

— Здорово. Это по-настоящему здорово!

— Почему по-настоящему здорово? — спросил Палмер. — Что ты знаешь о банковском бизнесе?

— Да нет, я совсем не об этом. Здорово, что ты обещал прийти на наш спектакль, только и всего.

Закончив разговор с Джинни, Палмер снова попытался позвонить Вирджинии и снова безуспешно. Он бросил взгляд на свои наручные часы — всего девять сорок пять. Господи, ну почему у него нет ни малейшего чувства усталости?! Он ведь на ногах с самого раннего утра и, по идее, должен хотеть спать. Но, очевидно, его организм уже переключился на бешеный нью-йоркский ритм жизни, который диктовал ему свои законы.

Бойфренд Эдис — это, конечно, тоже тема для размышлений. Равно как и ее до странности параноидальное желание любыми путями воспрепятствовать неограниченному доступу отца к своим собственным детям. Ну и, само собой разумеется, кое-какие другие вопросы, которые надо было разделить на мельчайшие части и тщательно рассмотреть под микроскопом нью-йоркской паранойи.

Интересно, где в такой час могла быть Вирджиния? И с кем у нее свидание? Впрочем, если о его внезапном приезде сумел догадаться Гарри Элдер, почему то же самое не смогла сделать и Вирджиния? Тогда почему не позвонила? Или пробовала, но не знала, что он остановился не дома, а в номере отеля «Плаза»? Не может ли это означать, что Гарри перестал ей доверять? И поэтому ничего не сказал ей о закрытой встрече в отеле? Тогда почему доверяют самому Гарри? Ведь под подозрением должны быть мотивы любого и каждого из игроков!

Палмер допил виски и неторопливо распаковал свою дорожную сумку. Медленно, методично, одну за другой вынул все рубашки и нижнее белье, разложил их по полкам встроенного шкафа, затем начал развешивать костюмы на плечики. Тут его внимание привлекло что-то необычное — из нагрудного карманчика его серого костюма торчал уголок тончайшего шарфика в стиле «пейсли». [65]Он нахмурился, выдернул шарфик из кармана. К нему была приколота коротенькая записочка: «Ch'eri, повяжи его на шею, когда приедешь в Бург Турант. Никаких накрахмаленных воротничков или галстуков. Их там просто не будет. Э.».

Палмер с довольной улыбкой опустился на постель, медленно ощупал разноцветный шарфик «пейсли», как бы вбирая в себя его нежную текстуру и теплоту. Затем откинулся на постель, прижал шарфик к лицу и несколько раз его поцеловал.

Громкие, а иногда просто пронзительные сигналы автомашин на широкой улице за окном отеля разбудили его где-то в полночь по нью-йоркскому времени. Уснуть ему больше так и не удалось, поэтому весь остаток ночи пришлось провести с открытыми глазами.

Какое-то время он ходил по комнатам своего номера, тщетно пытаясь добиться ощущения усталости. Затем сел, включил телевизор, добросовестно посмотрел какой-то старый фильм, хотя мало что в нем понял. Наконец догадался выключить звук и уже с чуть большим интересом наблюдал, как маленькие фигурки на экране молча жестикулировали, беззвучно стреляли друг в друга и перебегали с одного места на другое. В три утра он позвонил в сервис и заказал еще виски с содовой. В четыре утра он откинулся на постели и постарался заснуть. В пять утра он снова вышагивал по комнатам своего номера…

Единственно, чего Палмер не мог не делать — это думать и размышлять. Сидел ли он или стоял, расхаживал по комнатам номера или смотрел по немому телевизору совершенно бессмысленный кинофильм, пил виски с содовой или занимался чем-либо еще, пытаясь отвлечься от бессонницы, — у него не пропадала мысль, что его мозг — это машина со сломанным регулятором. Это было все равно, что гнаться на бешеной скорости, перемалывая одни и те же навязчивые мысли. Или воображение рисовало штамповочный пресс, оператор которого куда-то ушел и некому было закладывать в него листы металла. А гигантский пресс продолжал штамповать… воздух. «Бух»! Затем вверх и снова «бух»! И так, казалось, до бесконечности. Не производя ничего, кроме воздуха.