Американец

Гитарист кивнул ему, и они начали исполнять мелодию с одноименным названием, но уже со словами. Палмер улыбнулся и сделал глоток охлажденного сухого вина. Бросив мимолетный взгляд на Элеонору, он заметил, что она смотрит на него со снисходительным видом. «Наверное, считает, что я получаю огромное удовольствие оттого, что лично для меня исполняют „Чикаго“», — подумал он.

«Я видел город, — пел гитарист. — Город моей жизни. Я видел, как мужчина танцует со своей любимой женщиной в Чикаго. Чикаго, Чикаго, Чикаго…»

Когда песня закончилась, Палмер громко зааплодировал, а затем сразу же объявил:

— А вот эта юная леди из Парижа.

Трио начало играть знаменитую песню Эллы Фитцджералд «Париж весною» еще до того, как Палмер успел договорить. Ему, признаться, эта игра начинала нравиться. Как только музыканты закончили эту мелодию, он поднял вверх один палец.

— Но ее долгое время там не было…

И трио немедленно заиграло «Последний раз, когда я была в Париже». Рафферти глубокомысленно кивнул.

— Да, ты схватываешь все на лету, Вуди-малыш. — И подмигнул гитаристу. — Он родился в Чикаго, но теперь живет в Нью-Йорке.

Музыкант покачал головой.

— Проклятый город. — И дал сигнал группе играть песню Бернстайна «Оторвемся в городе на всю катушку». Когда они закончили исполнение, Рафферти обратился к гитаристу:

— Возвращайтесь с «Fleisch und Kartoffeln»,[53] хорошо?

— Хорошо, — ответил ему гитарист, уводя свою группу.

Палмер обратил внимание, что они уже заканчивают вторую бутылку «Домпробста».

— Вино на самом деле просто великолепно, — заметила Элеонора.

Часом позже, когда Вудс потягивал уже сладкое густое вино, до него донеслись отдаленные звуки того же самого трио, исполнявшего вальсы Штрауса где-то в другом зале погреба. Да, белые немецкие вина он явно переносит намного легче, чем белые французские. Особенно то, которое ему пришлось пить в Компьене. Хотя, с другой стороны, если бы он тогда вечером не отключился, то, возможно, ничего бы вообще не было. Не было бы Элеоноры, не было бы ее ласковых губ, не было бы тепла ее тела…

Он бросил на нее долгий взгляд. Полный любви, благодарности и… страстного желания. Хотя она всего этого не видела, поскольку на полном серьезе обсуждала с Рафферти вопрос о том, кто убил Кеннеди. Палмер невольно скривил лицо. Его всегда раздражало, когда вот такие вещи портили ему настроение. Они лишали его прекрасного ощущения душевного равновесия, которое ему очень хотелось сохранять как можно дольше.

— …Ни один из этих параноиков, которые видят заговоры под каждым кустом, — назидательным тоном говорил ей Рафферти. — И я первый готов признать, насколько странным все это выглядит со стороны, особенно для тех, кто совсем не понимает Америку. То есть, я хочу сказать, если бы эти двое убийц не были частью заговора, это означало бы, что в мире не осталось никакой логики, так ведь? А вот я, моя девочка, всегда утверждал и продолжаю утверждать: никакого заговора не было! Есть только печальный, весьма печальный факт, что вокруг нас полно сумасшедших, вроде Ли Освальда и Сирхана… Вижу, вы не верите мне. — Он обиженно покачал головой. — Да и с чего бы, я вас понимаю. Какого дьявола кто-то должен верить тому, что мы им говорим?

— Ну а почему тогда никому из безумцев так и не пришло в голову убить вашего президента Джонсона? Или, скажем, Никсона? — возразила ему Элеонора.

Рафферти пожал плечами.

— Я же говорил, ты не поверишь. Не поверишь, даже если я скажу, что они рисковали точно так же, как и Кеннеди. Этот дамоклов меч висит над каждым из них. Все дело в этой чертовой демократии. Поколение за поколением кормят одной и той же ложью, будто бы все люди равны, — что, само собой разумеется, совсем не так, — и рано или поздно какой-нибудь недоделанный психопат начинает думать, что он такой же, как президент Соединенных Штатов, и что он просто обязан доказать это делом. Еще бы, ведь об этом ему с утра до ночи твердили родители, учителя в школе…

Девушка резко откинулась назад, как будто ее ударили по лицу.

— Нет, этого просто не может быть!

— Может, еще как может, сладенькая ты наша, — уверенно заверил ее Джек. — Вся гниль в Америке именно из-за этой одной большой лжи. Прогнившие учителя в прогнивших школах. Продажные полицейские, продажные политики. Бандиты-бизнесмены и бизнесмены-бандиты. Тунеядцы, сосущие наши деньги из бюджета и благотворительных фондов. Зачем зарабатывать себе на жизнь, когда можно без труда получить все это от государства?! Там, где все созданы равными, пропадает стимул к достижению большего, не нужно стараться, достаточно успеть обмануть другого до того, как он обманул тебя.

— В жизни никогда не слышал, чтобы взрослый человек нес такую ахинею, — заметил Палмер. — За исключением последнего раза, когда я по твоему настоянию имел несчастье выслушивать бредовые речи твоих недоделанных анархистов. Ну и когда же мы дойдем до части, где владение собственностью тоже считается преступлением?

Рафферти хмыкнул и жестом подозвал официанта.

— Уберите отсюда лишнее, пока мы не начали швырять друг в друга тарелки.