Американец

— Нет? — В ее голосе прозвучала горечь и боль. — Значит, весь секрет в том, что винодельные компании сознательно, намеренно помещают в свое вино эти проклятые «жемчужины смерти»!

Палмер искренне рассмеялся.

— Видимо, тебе удалось найти еще один заговор? Что ж, в таком случае поздравляю.

— А ты полон решимости молчать об этом! Ничего не видел, ничего не слышал! Скажи, что́ тебя заставляет прикрывать этот заговор? Ты соучастник? Или винные монополии тоже финансирует твой ЮБТК?

Он снова рухнул на постель, в полном отчаянии от невозможности объяснить ей, что никаких винных монополий просто нет в природе. Более того, не успеет первый винодел прекратить использование асбестовых фильтров, как на него дружно набросятся все конкуренты, и тогда ему не поздоровится, это уж точно… В ту ночь они впервые за все последнее время спали на противоположных сторонах широкой постели. Лед между ними растаял только ближе к рассвету, когда Палмер, проснувшись, обнаружил, что она спит, уже плотно прижавшись к нему.

Сейчас, лежа в номере своего отеля, Палмер еще раз убедился, что даже если они поссорились, лучше быть в постели вместе с ней, чем одному. Намного лучше! Для него это означало огромные перемены. С Эдис они всегда спали раздельно, а с Вирджинией, когда случалось время от времени спать в ее постели королевских размеров, почти никогда не оставались вместе до самого утра.

Мозельская долина, ниже по течению после Бернкастела — вспоминал потом Палмер, — изобиловала крутыми холмами, а река была уже менее извилистой. Время от времени до них доносился рев невидимых глазу реактивных истребителей. Невидимых, потому что летали они на очень большой высоте.

— Очевидно, это служит существенным источником раздражения, — сказал он отцу Элеоноры за тем званым обедом. — Наверное, трудно мирно выращивать виноград и одновременно слушать рев реактивных истребителей, ведущих тренировочные воздушные бои прямо у тебя над головой. Головная боль от всего этого, конечно, ничего хорошего, но моральный шок, должно быть, еще хуже.

Ее отец выглядел, как рано поседевший жокей: невысокого роста, худенький, с тонкими губами и серьезным лицом, узким внизу и постепенно расширяющимся кверху до на редкость высокого лба. Который, кстати, унаследовала от него и его дочь Элеонора. Говорил он, как и она, на неплохом варианте английского, но, видимо, из-за отсутствия практики, довольно запущенном. Впрочем, дополнительную многозначительность тому, что́ он говорил, придавал его тонкий, шуршащий, как бумага, тембр голоса — что-то среднее между шепотом и нормальным голосом.

— Если ВВС США уйдут отсюда, экономический шок будет несравненно бо́льшим, — сказал он тогда. — Поэтому мы готовы терпеть головную боль, лишь бы были доллары.

В его небольшой квартирке царил тот же дух временности, как и в квартирке Элеоноры в Париже на Монпарнасе. Те же белые стены, почти голые, без картин, тот же минимум самой простой мебели. Да, похоже, родители Элеоноры, как и она сама, были перелетными птицами, готовыми в любой момент тронуться в путь. Интересно, подумал Палмер, это свойство передается с рождением или его невольно приобретают, чтобы приспособиться к выживанию?

— Знаете, у нас в США то же самое, — согласился он с ее отцом. — Из-за долларов мы тоже все готовы на любую головную боль.

Вудс был немножко зол на самого себя за то, что выразил свою в принципе нормальную и правильную мысль именно таким образом. Прозвучала она как-то подхалимски, будто в душе он антиамериканец и готов стелиться перед европейцами. Вообще-то, никаких антиамериканских эмоций они и не выражали. Просто он сам, наверное, не ожидал от них особой любви к Америке, — например, их собственная дочь и не думала скрывать своей антипатии к Соединенным Штатам, — поэтому и позволил себе такое высказывание. Да и можно ли считать его антиамериканским? Ведь большинство американцев за доллар действительно пойдут на всё.

— Да, всюду одно и то же, — согласился с ним тогда ее отец.

— Чтобы жить, надо есть. И ради пропитания люди готовы смириться практически с чем угодно.

— И об этом не следует забывать, — вставила Элеонора не без скрытой боли и злости. В ней говорит какая-то старая обида, понял Палмер.

Тут мама Элеоноры с гибкостью, приобретенной за долгие годы страданий, тактично и практически совсем незаметно перевела разговор на другую тему.

— Не сердитесь за наш «Порта Нигра», герр Палмер, — сказала она. — Какие-то заблудшие души почему-то решили его «почистить», и теперь он уже не будет черным, каким был все последние двадцать веков.

— Теперь это будет «Порта Бланка»? — предположила девушка.

— Да, сейчас стало модным «чистить» всё подряд, — покачав головой, согласился Вудс. — Даже мировую святыню Нотр-Дам в Париже.

— Увы, вообще-то новое поколение всегда отрицает старое, — вставил отец Элеоноры. — Но нынешнее качественно совершенно иное. Оно отрицает даже памятники истории. — Его бледные, выцветшие глаза остановились на дочери, а лицо, казалось, стало еще у́же. — Доходят даже до того, что пытаются «чистить» свидетельства самой истории!