Американец

Я знаю, о чем ты думаешь. Что я повел себя как негодяй. Не буду спорить, но это был перст судьбы. Благодаря тому низкому поступку я понял, что должен сделать в жизни. Глядя на мою мать, жующую кусок мяса, до того побывавший в кошачьих зубах, я решил, что никогда не буду бедным.

Когда мне было двадцать лет, мой брат Марчеллино с болезнью почек попал в больницу Аскалези. Это был очень странный период, потому что там же в то же время уже больше месяца лежал дон Джеппино. Одному предстояло удалить почку, другого ожидала очередная операция на глазах. Я хорошо помню, как отрабатывал по две ночные смены за раз. Одну на втором этаже в палате у брата, другую у отца на третьем. Меня знала вся больница, я был любимчиком медсестер.

Я начинал с Марчеллино, который обладал спокойным нравом и любил поболтать. Около полуночи я на цыпочках выбирался из его палаты и поднимался наверх, стараясь не шуметь. Там дела обстояли хуже: дон Джеппино бредил во сне – попав в больницу, он бросил пить, что и вызвало такую неожиданную реакцию организма, кроме того, он ополчился на соседей по палате, а в больнице ссориться ни с кем невыгодно, ведь тебе в любую минуту может понадобиться чья-то помощь.

Однако в ту ночь отец пообещал не бредить и сдержал слово, так что впервые за очень долгое время я смог уснуть. На рассвете меня разбудила медсестра и велела срочно бежать вниз: Марчеллино стало хуже.

Я спустился, и врач сообщил мне, что нельзя терять ни минуты, оперировать надо без промедления. Прежде чем засесть в комнате ожидания, я зашел к отцу. Он уже почти ничего не видел и ощупал мое лицо, как слепой старик, которым он, собственно, и являлся. Это был первый и последний раз, когда он приласкал меня, если можно так назвать проведенное им обследование.

– Ты что, не побрился? – рассердился он. – Ну и какой из тебя мужчина?

– Папа, у меня нет на это времени, – ответил я, – и где я должен бриться? Я ведь живу в больнице.

– Постыдился бы, твоему брату предстоит серьезная операция, а ты тут ходишь как оборванец.

– Хорошо, папа, – попытался я его успокоить, – завтра побреюсь, обещаю тебе.

– И что с того, – отмахнулся он, – тебя уже все видели.

Так был устроен дон Джеппино, и я не принял его слова близко к сердцу. Брат всегда был отцовским любимчиком. Да и дел в тот день у меня было невпроворот: предстояло поддерживать мать, сестер и бедного Марчеллино, которому собирались удалить левую почку и влить в вены литры зараженной крови – она вскоре и свела его в могилу. Но то – гда никто и представить не мог такое развитие событий, мы все свято верили в больницы и врачей. Мы были бедняками, а у бедняков ученые мужи всегда вызывают больше доверия, чем они того заслуживают. Хирург вел себя как спаситель мира, в его присутствии моя мать запиналась и, изо всех сил сохраняя самообладание, устремляла на него полные надежды взгляды, которых раньше удостаивалась исключительно статуя святого Януария в кафедральном соборе.

Вероятно, она смотрела на него тем же взглядом, когда он сообщил, что Марчеллино умер.

Однажды утром меня разбудил телефонный звонок.

– Эдуа, приезжай, как только сможешь, – всхлипывая, попросила она. – Предупреди отца… Неправильно это – пережить собственного ребенка.

Но вместо того чтобы разбудить его и сказать: «Вставай, надо ехать в больницу, твой первенец мертв», – я заперся в ванной и побрился как никогда тщательно.

Это воспоминание каждый раз вызывает у меня чувство вины из-за потраченного впустую времени на бритье, когда мама сидела одна в больнице рядом с телом загубленного Марчеллино. Я отчетливо помню, как прихорашивался перед зеркалом, а в голове билась одна мысль: врачи, медсестры и анестезиологи должны увидеть перед собой не обросшего оборванца, а аккуратного брата покойника.

Я никогда не смогу забыть, как дон Джеппино молча гладил лицо моего брата, а из его глаз градом катились слезы. Пусть я и понимал, что в тот день главную роль играл Марчеллино, все равно не переставал надеяться, что отец повернется и увидит, как идеально я выбрит. Но он не произносил ни слова и продолжал гладить шершавое, пожелтевшее лицо моего брата. Тогда я подумал: ну вот, видишь, Марчеллино отец не ругает за то, что он умер не побрившись.

Несколько недель спустя у отца окончательно ослеп правый глаз. И в свои неполные пятьдесят лет дон Джеппино отказался смотреть на этот мир: с того дня он заперся в спальне и больше из нее не выходил, предпочитая слушать радио в полумраке.

Что ты хочешь услышать, Американец? Двадцать семь лет за письменным столом – это целая вечность. Я сразу понял, что работа в Банке Неаполя будет скучной, но мне нравится скука, она оставляет время на размышления и принятие решений. А в таких условиях можно заработать кучу денег. Пусть я и отдал банку все свои силы и время, но в итоге остался в выигрыше.